♪ Skillet - Comatose

Дождь не утихал уже несколько часов. Назойливый, он хлестал по крыше трибун так, будто пытался смыть сам день — тяжёлый, промозглый, бесцветный. Мэри Макдональд сидела на верхнем ряду, укутавшись в алый шарф и грея руки кружкой, из которой давно улетучилось тепло. Сегодня Мэри не летала: капитан дал им выходной, а потому она пришла просто посмотреть, как Джеймс и Сириус отрабатывают тактику.
— Вот же ненормальные, — прокомментировала она, кивнув на небо, где две алые точки мерцали в потоках ветра. — Дождь стеной, ветер сдувает, а им хоть бы что.

— Они бы и в ураган летали, — отозвалась Доркас, присаживаясь рядом и ставя на пол сумку, наполовину заполненную свежей мятой. — Особенно если друг другу что-то доказывают. Она сказала это спокойно, даже чуть усмехнувшись. Всё, что сейчас происходило — полёт, упрямство, риск — было как раз в духе мародёров.

Доркас пришла на стадион, чтобы собрать болотную мяту, которая росла на влажных участках у самой кромки поля. После дождя трава пахла сильнее, и Слагхорн уверял, что свежие листья пригодятся для зелий против простуды. К тому же, Мэри заранее удалось уговорить подругу после этого составить ей компанию, хотя, как позже поняла Доркас, зрителей тут и без неё хватало. Сидеть на полупустых трибунах под защитой зонтичного заклинания было даже приятно: редкий шум ветра, ровный плеск дождя и вид на поле, залитое серым светом. Сквозь потоки воды едва угадывались две фигуры — Поттер и Блэк.

Сириус. Она узнала его сразу, когда метла под ним сделала характерный вираж — резкий, будто из принципа против ветра. Даже отсюда было видно: всё то же вызывающее движение, тот же азарт. С того вечера в гостиной они больше не разговаривали. Блэк, похоже, и не собирался. Не попытался даже улыбнуться в коридоре — и этим, пожалуй, лишь подтвердил её слова: всё было для него просто игрой. Досадно, да. Но досада — чувство безопасное. Оно не болит.
И всё же иногда — в редкие, бессмысленные минуты — мысли всё равно возвращались к нему. Без причины.

Гул ветра усиливался. Сириус летел слишком резко. Так летят те, кто не хочет думать. Его силуэт — упрямый, стремительный — рвался вперёд сквозь серую пелену дождя. Джеймс кричал ему что-то, но тот, кажется, не слушал. Доркас хотела отвести взгляд, но не успела. Вспышка. Искра на древке метлы. Она поняла, что происходит чуть раньше, чем кто-то закричал. Секунда — и тело Сириуса сорвалось вниз. Мгновение назад он был в небе, а в следующее — уже падал на землю.

Трибуны, люди, Мэри рядом — всё резко стало нереальным, размытым. Доркас вскочила, сбросив защитное заклинание, и дождь хлестнул в лицо ледяными иглами. 
— Мерлин… — вскрикнула Мэри, подскакивая с места, но Доркас уже бежала. Ступени под ногами были скользкие, но тело двигалось само — вниз, к полю, к алому пятну на траве. Сердце колотилось в горле, но мыслей не было — просто движение. Трава, грязь, шум — всё слилось.

Когда Доркас приблизилась, Сириус уже лежал неподвижно, а земля под ним темнела от дождя и крови. Девушка опустилась на колени рядом, чувствуя, как ноги вязнут в мокрой глине.

— Сириус… — выдохнула она тихо, просто чтобы убедиться, что её голос вообще звучит. Она коснулась его щеки — холодной, мокрой. Губы побледнели, на виске — кровь, тёмная, смешанная с водой. Доркас осторожно убрала мокрую, прилипшую прядь с его лба, после чего наклонилась ближе — почти машинально, проверяя его дыхание. Есть. Пульс — слабый, неровный, но есть. Слава Мерлину. До этого Блэк был для неё образом — раздражающим, самоуверенным, живым воплощением всего, что она старалась держать на расстоянии. Был громким шумом для её ушей. А теперь этот шум стих. Перед ней лежал человек — бледный, беззащитный, молчаливый. И в этой тишине вдруг стало ясно, как много в нём живого, как много она не хотела замечать.

— Поттер! — выкрикнула она, не оборачиваясь. — Позови кого-нибудь! Быстро! Джеймс уже бежал к замку, но она его почти не слышала. Ответ потонул в шуме дождя. Доркас осталась на месте, сжимая ворот его мантии, словно удерживая на поверхности. Всё, что было между ними, растворилось: гордость, недосказанность, раздражение и неосторожные слова. Остался только страх. И, возможно, в этом страхе впервые проступило что-то, чего она сама ещё не готова назвать. Не чувство — скорее осознание того, что Блэк для неё больше, чем просто раздражающий тип с самоуверенной улыбкой.

Сириус не приходил в себя, только губы дрогнули, будто собираясь что-то сказать.

— Тише, — коротко бросила Доркас. — Не пытайся говорить. Она стянула шарф и подложила ему под голову, аккуратно проверив, не повреждена ли шея. Голоса вокруг становились ближе, дождь усиливался. Капли били по лицу, стекали по вискам. Сириус пошевелился снова — едва заметно. Доркас ощутила, как страх внутри медленно смешивается с гневом. Глупый, упрямый, безрассудный. Как будто сам бросился в этот ветер назло всему миру. Она положила руку ему на грудь, нахмурилась и тихо выдохнула:

— Не смей, — сказала негромко, глядя на него. — Ты же не из тех, кто сдаётся, Блэк. Так что и сейчас не смей. Фраза прозвучала резче, чем она хотела — не просьба, а приказ. Сириус не шевельнулся, лишь ресницы дрогнули — будто что-то уловили в её голосе.

Доркас не знала, сколько так сидела — секунду, минуту, вечность. Мир постепенно возвращался: крики, шаги, тяжёлое дыхание. Она осталась рядом, не двигаясь, пока вокруг сгущались голоса. Сириус всё ещё не открывал глаза, но дыхание стало ровнее. А она всё ещё держала ладонь у него на груди — как якорь. Пока не очнётся. Пока не посмотрит.

Отредактировано Dorcas Meadowes (2025-11-02 16:20:05)

Дождь не утихал. Он лился с неба тяжёлой, гулкой стеной, будто хотел смыть всё — грязь, страх, случайность, но не кровь, уже въевшуюся в пальцы. Воздух был насыщен влагой и тревогой, и всё вокруг словно слегка размывалось, теряя очертания. Доркас стояла на коленях рядом с Блэком, не чувствуя ни холода, ни воды, что стекала по её вискам. В руке была палочка, с кончика которой уже давно сорвалось последнее заклинание. Episkey не срабатывало. Или, может быть, она просто не могла собраться, чтобы вложить в него достаточно силы. Пульс Сириуса был редкий, неуверенный — словно ещё не решил, стоит ли возвращаться. Сердце Доркас билось в висках слишком громко, мешая сосредоточиться.

— Назад! — голос профессора Макгонагалл разрезал воздух, острый и строгий, как раскат грома. Следом появилась мадам Помфри. Она шла быстро, уверенно, уже на ходу вынимая из сумки флаконы и бинты. Линия её сжатых губ выражала напряжение, но в глазах горела точность и решимость. Джеймс Поттер, бледный и промокший, следовал за ними, крепко сжимая в руках защитные перчатки для квиддича, словно не зная, куда их деть.

— Освободите место! — прозвучал точный, уверенный голос медиведьмы, будто сама её уверенность уже могла спасти. Доркас послушно отступила, чувствуя, как под подошвами хлюпает грязь.

— Повреждение рёбер, возможно лёгких… — бормотала Помфри, её пальцы уверенно и быстро двигались по телу Сириуса, проверяя каждый изгиб, каждую точку, словно расставляя маяки между жизнью и опасностью.

Заклинание подхватило тело, и носилки медленно поднялись, мерцая мягким голубым светом. Сириус лежал неподвижно, лицо его лишилось дерзости и ухмылки, осталась только боль, холодная и тихая, скрытая в тенях синеватых кругов под глазами. Рука Блэка чуть соскользнула вниз, бессильно по инерции, и Доркас машинально подхватила её. Пальцы его были почти безжизненны, но они легли в её ладонь с удивительной, едва ощутимой теплотой. Она не отпускала. Мадам Помфри, взглянув мельком, ничего не сказала — лишь зачем-то коротко ей кивнула. За спиной слышались шаги студентов, тихие, взволнованные, смешанные с приглушённым шёпотом — странная молитва, складывающаяся в фон этой сцены, пока они двигались к замку.

 Больничное крыло встретило их резким светом и запахом зелий — горьким, стерильным, до боли знакомым. Свет отражался от простыней и пузырьков, от лужиц воды, стекавшей с их мантий на белую плитку, и после серого поля всё здесь казалось слишком ярким. Воздух был тёплым, густым от магии и лекарств, и после холодного ветра казался почти удушающим. Дождь остался снаружи, но его гул ещё долго звучал в висках.

 Сириуса осторожно уложили на кровать у стены, и заклинание, удерживающее носилки, рассеялось. Доркас стояла сбоку от Блэка, наблюдая, как Помфри и Макгонагалл склоняются над ним. Всё вокруг замедлилось: звуки стали приглушёнными, движения — вязкими, будто через толщу воды. Помфри распоряжалась быстро и точно, как полководец на поле боя, и только лёгкая дрожь пальцев выдавала, сколько усилий стоит эта собранность.

 — Мистер Блэк! — голос Помфри прозвучал почти гневно, но в нём слышалась привычная твёрдость, свойственная тем, кто часто вытаскивает упрямцев с того света. — Послушайте меня! Не засыпайте!

Доркас вздрогнула, и взгляд её сам собой метнулся к лицу Сириуса. Кожа была бледной, под глазами — синеватые тени, лицо словно застыло между болью и забвением. Казалось, достаточно дунуть — и он растворится, исчезнет, как призрак. Но девушка уловила едва заметное, почти невесомое движение его пальцев в своей руке. Разум настойчиво напоминал Доркас, что она здесь лишняя, что рядом с Сириусом должны быть другие — те, кто ближе, понятнее и нужнее ему. Но тело не слушалось, и почему-то именно остаться оказалось проще, чем сделать шаг к двери.

Макгонагалл стояла рядом, напряжение в её теле было почти ощутимым, до дрожи. В этой непривычной для неё растерянности чувствовалось куда больше, чем позволял голос или строгий взгляд. У стены стояли Джеймс, Питер и Лили — все промокшие, растерянные, словно ещё не до конца поняли, что произошло.

— Обезболивающее… кровеостанавливающее… кровевосстанавливающее… — чётко проговаривала мадам Помфри, удерживая подбородок Сириуса и поочерёдно поднося пузырьки зелий к его губам, словно дирижируя целым оркестром боли и исцеления. Лекарства сменяли друг друга, медные и горькие запахи смешивались с лёгким теплом чар.

— Не надо, пожалуйста… Сириус открыл глаза и мотнул головой, тихо сопротивляясь, когда Помфри поднесла к его губам кружку с прозрачной жидкостью. Доркас ощутила, как его пальцы крепче сжали её ладонь, будто это было единственное, на что он ещё мог опереться. Тепло между их ладонями вдруг показалось девушке странным и неловким, но она продолжила удерживать эту связь — хрупкую, как нить между сном и пробуждением.

Свет в крыле стал мягче, а воздух наполнился магией и усталостью. Дыхание Сириуса постепенно выровнялось и Помфри, наконец, отстранилась, бросив короткий взгляд на часы, и впервые за всё время позволив себе выдохнуть.

- Расходитесь сейчас же! Мистеру Блэку нужен покой — её голос прорезал гул больничного крыла — всё такой же твёрдый, но уже не резкий, а уставший. Она властно указывала всем на дверь, и постепенно студенты начали расходиться, неохотно, с приглушённым шёпотом, оставляя за собой гулкое эхо шагов.

— Отдыхайте, мистер Блэк, — произнесла Минерва, усталость которой слышалась в каждом слове. Доркас невольно опустила взгляд, наблюдая, как строгая ладонь профессора ненадолго задержалась в спутанных волосах Сириуса. Тонкое, почти материнское движение - прежде, чем Минерва выпрямилась, а дверь мягко захлопнулась за её спиной.

Тишина мгновенно опустилась на больничное крыло, плотная и почти осязаемая. Мадам Помфри тихо звенела стеклом, расставляя флаконы по полкам, а её движения были аккуратны, почти медитативны. Доркас собралась выйти, но услышала тихий, настойчивый голос:

— Медоуз, останьтесь, — обернулась к ней медиведьма. — Мне показалось, что ему спокойнее, когда вы рядом. Следите за реакцией на зелья, а я как раз ненадолго отойду. Доркас замерла, взглянув на медсестру, и на секунду задумалась, будто взвешивая всё происходящее. Потом кивнула, медленно вернулась к креслу у кровати, снова аккуратно взяла руку Сириуса в ладонь и села рядом.

Помфри мягко приглушила свет. Когда дверь за ней закрылась, пространство будто растаяло, потеряло очертания. Остались лишь тусклый свет ламп, ровное дыхание и редкие отблески чар, ещё мерцающих на груди Сириуса. Доркас сидела рядом, внимательно разглядывая линию его профиля, где бледность переплеталась с привычным упрямством. Хотелось убедиться, что он действительно дышит, что ритм сердца остаётся ровным. Она поймала себя на том, что не может отвести взгляд.

— Ну и вид, Блэк, — тихо произнесла она, почти сама себе. — Непривычно видеть тебя таким тихим. Слова повисли в воздухе без ответа. Он выглядел моложе, чем обычно. Спокойный. Уязвимый. Внезапно Доркас вспомнила недавний гнев — на него, на их разговор, на себя за то, что позволила втянуть себя в игру. Всё теперь казалось бессмысленным, мелочным и далёким.

- Медоуз. Слово вырвалось тихо, почти шёпотом, коснувшись воздуха, словно неосторожное заклинание. Что-то внутри дрогнуло: он её узнал, несмотря на боль и усталость, несмотря на то, что глаза едва держались открытыми. Взгляд Доркас сам собой устремился к его лицу — неясно, понял ли Сириус, где находится, осознаёт ли, что сказал. Но глаза уже закрывались, ресницы затрепетали, и дыхание вновь стало размеренным. Доркас медленно выдохнула, сжала его пальцы и придвинула стул чуть ближе к кровати.

— Спи, Блэк, — тихо сказала она. — Всё остальное подождёт. Ответом ей был ровный вдох. 

Доркас сидела так долго, что не заметила, как веки начали слипаться. Голова сама собой склонилась ближе, пальцы всё ещё касались руки Сириуса — легко, как тонкая нить, соединяющая их. Последнее, что Доркас успела различить перед тем, как погрузиться в короткий, неглубокий сон — это свет, отражённый в стеклянных пузырьках, и ровное, спокойное дыхание Блэка. 

Доркас проснулась не сразу. Сначала показалось, будто дождь снова стучит по лицу — холодные, настойчивые капли сбивают дыхание, смешиваются с шелестом ветра и глухим эхом грома. Но звук постепенно менялся, становился чётче, громче — пока не превратился в голос. Резкий, уверенный, властный. От него хотелось выпрямиться даже во сне.

— Обещайте мне не двигаться! Иначе я обездвижу вас чарами! — слова будто хлестнули воздух, и только теперь Доркас поняла, что именно этот голос вытянул её из сна. Она вздрогнула  и распахнула глаза, моргая, будто пытаясь выцарапать новую, слишком яркую реальность. Свет больничных ламп полоснул по зрачкам, заставив зажмуриться. Несколько секунд понадобилось, чтобы собрать воедино всё вокруг: белые простыни, запах зелий и фигуру мадам Помфри, напряженную, сосредоточенную и уставшую. 

Сон окончательно рассеялся, оставив после себя только тянущую боль в шее. Доркас медленно выпрямилась на стуле, чувствуя, как мышцы протестующе откликнулись после долгого неподвижного сна. Руки Сириуса больше не было в её ладони, но ощущение тепла в ней всё ещё сохранялось. 

Он уже проснулся. Бледный, с непослушно спутанными волосами, Блэк лежал где-то между сознанием и осторожной болью, слегка сжав челюсть. Взгляд Доркас непроизвольно задержался на нём. И в этом взгляде не было ни тревоги, ни растерянности — только тихое, осторожное облегчение. Сириус лежал неподвижно, хотя было ясно, что он уже успел оценил обстановку, пытаясь пошевелиться, после чего встретился с непоколебимой волей мадам Помфри — и благоразумно сдался. Медиведьма смерила его строгим взглядом и, коротко кивнув, скрылась за дверью. За ней мгновенно воцарилась тишина — натянутая, как тонкая нить, пропитанная недавно пережитым страхом и холодным светом больничных ламп. 

Доркас выдохнула, не сразу осознавая, что до этого почти не дышала. Они оба здесь. Всё ещё здесь. В этом странном моменте, в промежутке между страхом и спокойствием, между тем, что уже случилось, и тем, что ещё впереди. Она провела рукой по волосам — пальцы застряли в спутанных, влажных прядях. Мантию девушка так и не сняла; на рукавах темнели следы грязи и травы. В зеркале она, наверное, выглядела бы ужасно — вымотанная, с потускневшими глазами, больше похожая на человека, прошедшего через бурю, чем на ученицу Хогвартса.
Отлично, Доркас, — мелькнуло в голове. Просто великолепно. Проснуться в больничном крыле, с опухшими веками и спутанными волосами, прямо под взглядом Сириуса Блэка. 

 Голос Сириуса прервал её самобичевание. Внутри что-то тихо улыбнулось. Он был уязвим, бледен, почти беззащитен — но всё ещё оставался тем самым Блэком.  Его взгляд, усталый и всё ещё болезненный, пытался уловить её реакцию. Доркас казалось, что время растянулось, и весь мир сузился до этого кроватного пространства, до его тихого дыхания и слегка исцарапанного воздуха вокруг них. Доркас моргнула, ловя взгляд, который, казалось, пытался заглянуть прямо в мысли, и на мгновение смутилась. 

— Ты, кажется, умудрился удивить даже мадам Помфри, — тихо заметила Доркас и уголки её губ дрогнули в едва заметной улыбке.
— Только не говори, что это был план, чтобы впечатлить меня. Даже ты вряд ли на такое способен. Она смотрела на Сириуса спокойно, а в её голосе было то особое, мягкое колебание, в котором сквозило облегчение и легкая насмешка.

— Мадам Помфри велела присмотреть за тобой, — продолжила она, зачем-то отводя взгляд. — Должен же кто-то следить, чтобы ты снова не наделал глупостей. Доркас тихо выдохнула, опять посмотрела на Сириуса и уголки её губ невольно дрогнули, складываясь в почти незаметную улыбку:

— Хотя… с этим я не слишком справилась, — произнесла она. Её мягкий голос едва слышно вибрировал лёгкой самокритикой, — раз уснула прямо тут.

Доркас чуть опустила глаза и поправила край простыни, как будто этим движением пыталась скрыть, что пальцы предательски дрогнули. Она была уверена, что Сириусу хотелось бы узнать, почему она с самого момента его падения не отходила ни на шаг, оставаясь рядом. Она и сама хотела бы это знать, но не находила ответа. Почему она так поступила? Доркас пыталась разложить всё по полочкам, найти всему этому логическое объяснение. Всё это из чувства долга, привычки спасать, из жалости к пострадавшему сокурснику? Или она просто обманывала себя всё это время, притворяясь, будто Сириус раздражает её, будто его бесконечные шутки и самоуверенность вызывали лишь усталость? Может, так и было. Но тогда почему сердце сжималось каждый раз, когда он морщился от боли? Почему она не ушла, когда могла? Почему осталась, даже когда её никто не просил? Ответы путались где-то между дыханием и тишиной. Она не знала, что с ней, и не хотела до конца понимать. Наверное, потому что правда, если бы она позволила себе её признать, оказалась бы страшнее, чем всё, что случилось до этого.

Откинув волосы назад — как будто вместе с ними стряхивая ненужные мысли, Доркас чуть склонила голову, а глаза её мягко блеснули. Лёгкая улыбка, играющая на губах, сочеталась с внимательным, чуть колючим взглядом — не то вызов, не то забота. 

— Мне вот интересно, Блэк, — произнесла она тихо, почти лениво, с едва уловимой насмешкой, — Кто на самом деле виноват в том, что всё это случилось? Ты… или твоё упрямство, которое вечно хочет сделать всё по-своему?

Она прикусила губу, словно стараясь придать словам лёгкость, а не упрёк и, немного откинувшись на спинку стула, перевела взгляд к окну. За стеклом всё ещё шёл дождь — редкий, вязкий, уставший. Капли стекали длинными, мерными линиями, стирая очертания башен. Больничное крыло дышало вместе с ними. Воздух был тёплым, густым от зелий и чар, но в этой густоте ощущалось странное спокойствие. Всё вокруг стало приглушённым, будто время на мгновение притихло, не решаясь вмешаться. Пожалуй, всё происходящее было слишком нереальным, чтобы быть правдой. 

Отредактировано Dorcas Meadowes (2025-11-10 14:07:26)

На секунду показалось, что больничное крыло снова погрузилось в тишину, как затянувшийся туман, в котором звук тонет раньше, чем успевает родиться. Но это была не тишина. Это было его «Прости, что снова доставил неудобства», такое ровное и пустое, словно Сириус извинялся за дождь или за холодный сквозняк.

Неудобства. Слово цеплялось за сознание, оставляя лёгкий, холодный след — будто по коже прошла ледяная капля. Доркас медленно вдохнула, выпрямила спину и заправила выбившуюся прядь волос за ухо, хотя она и так не мешала. Движение получилось почти незаметным, но оно было нужно ей — чтобы удержаться, чтобы не ответить резче, чем позволяла её выдержка.

Усталость отрезвляла лучше любого зелья: страх, грязное поле, неподвижное тело Сириуса — всё это ещё стояло перед глазами, словно отпечаток на стекле. И теперь — его попытка отстраниться, будто она здесь по ошибке, будто она сама - неудобство. 

Доркас не взглянула на Блэка сразу. Сначала её глаза задержались на собственных пальцах, слегка сжатых, словно они боролись с напряжением. Потом взгляд скользнул по рукаву мантии — уже третий раз за минуту девушка пыталась разгладить складку, которой там не было, будто в этих движениях можно было восстановить порядок вокруг и в себе.

За окном стремительно темнело, и больничные лампы — те самые, что весь день ровно горели под потолком, — теперь казались слишком резкими. Доркас, не вставая, нащупала на тумбочке небольшой рычажок и медленно провернула его, приглушая свет. Тёплое, более мягкое сияние разлилось по комнате, смягчив обстановку. Когда она наконец подняла взгляд, глаза её уже были спокойными — даже слишком. Как поверхность озера, скрывающая под гладью зыбкую глубину.

— Неудобства… — тихо повторила она вслух, будто пробуя слово на вкус и тяжесть.

Привычная резкость Сириуса исчезла, уступив место тихой усталости, спрятанной за отстранённостью. Это был не тот Блэк, который огрызался, вспыхивал, бросался в перепалки.  Он будто защищался от всего вокруг, даже от неё. Особенно от неё. Доркас понимала это. И всё равно внутри закралась холодная искра обиды, потому что за его «неудобствами» стояли её страх, её усталость, её невозможность отпустить его руку - всё то, что она пережила сегодня и чего он даже не видел. 
В груди тянуло тяжёлое чувство несправедливости. Она не ждала благодарности. Никто не обязан ценить то, что она делает. Но сейчас, после всего, что они пережили несколько часов назад, это слово звучало как тихий, но болезненный укол. Обида девушки оставалась спокойной, холодной, рациональной; она не превращалась в крик, но была ощутимой, как резкий запах в душной комнате. Доркас пыталась понять Сириуса, оправдать его слова. Возможно, он подумал, что она здесь оказалась совершенно случайно, по просьбе, из жалости. Он воспринял её заботу как обязательство, как долг. А если бы он знал, что она была с ним с самого начала? Изменилась бы его реакция или он воспринял бы это еще хуже?

Девушка слегка наклонила голову. «Скажи… зачем ты так поступаешь со мной?» — спросила бы она, если бы гордость позволила задать ей этот вопрос и не удерживала язык и голос.

— Знаешь, Блэк… — произнесла Доркас ровным тоном, мягким, без нажима, но с лёгкой усталостью, которая просачивалась сквозь голос.— Ты мог хотя бы не обесценивать то, что люди делают для тебя. Даже если ты и не просил об этом. Она не повышала тон — наоборот, речь была мягкой, приглушённой, словно она боялась потревожить больничный воздух.

— Если бы я хотела уйти… — она сделала короткую паузу, ловя собственный дыхательный ритм, — меня бы здесь не было. И никто бы не смог меня заставить остаться. Твёрдость слов девушки была без лишнего напряжения, спокойная и несгибаемая.

Сириус всё ещё не смотрел на неё. Слишком был погружён в потолок, в свои мысли, которых девушка никогда не узнает и из-за которых он отталкивает её первым же удобным способом.

Доркас медленно опустила взгляд на руки, скользнула ладонью по краю стула — проверяя опору для себя самой. Тепло усталости стелилось по телу вязким слоем, но она держалась. И снова подняла глаза на него, тихо, без давления. Как смотрят на того, кто ранен сильнее, чем хочет признать. Внутри едва заметно шевельнулась мягкая, осторожная нота — не нежность, не чувство, а что-то тонкое и человеческое. Усталая забота, которую она не могла оправдать ни логикой, ни привычкой. Где-то глубоко всё ещё царапало — не больно, просто неприятно, как от холодного ветра, попавшего под одежду, но это было уже выверенное чувство, которое не тянуло за собой бурю.

— Я не прошу благодарности, — добавила она спокойно, отводя взгляд к окну, — и уж точно не жду, что ты поставишь галочку за то, что роль сиделки я уже «отработала». Просто не решай за меня, ладно?
Доркас сложила руки на коленях, её пальцы сжимались и разжимались, но не дрожали. Девушка медленно наклонила голову, пытаясь уловить хоть что-то в выражении лица однокурсника. Что ты чувствуешь сейчас, Сириус? Боль? Раздражение? Агрессию? Страх? Но он не подавал знаки, и Доркас оставалось только догадываться. Она заметила лишь усталость и желание держать дистанцию любой ценой.

Спасибо. Простое слово, а в нём — стена. Твёрдая, холодная, как будто между ними снова пролегло всё то расстояние, что она неосознанно пыталась сегодня преодолеть. Доркас медленно выдохнула, будто пытаясь сбросить усталость. Да, Блэк прав — она устала. И физически, и внутренне.
В очередной раз она почувствовала себя отодвинутой. Нежно, но решительно. Так, чтобы не обидеть и так, чтобы не дать повода остаться.

В этой короткой тишине девушка вдруг ясно ощутила, как ранят иногда слова, сказанные слишком спокойно. Те, что вроде бы добры, но вычеркивают тебя из чужого пространства, будто тебя там никогда и не было. Пауза затянулась, пока Доркас мысленно отсчитывала до десяти, пытаясь подавить свою выпирающую гордость. Она понимала: Сириус сейчас не в состоянии дать больше. Не в состоянии даже принять больше. Он держался на тех силах, что у него остались и экономил каждое слово.

—Хватит сопротивляться, Блэк, - произнесла, наконец, Доркас. Тихо, без остроты. -  Если хочешь сберечь силы, перестань спорить. В конце концов,  моё присутствие — не самая большая твоя проблема. 

Девушка аккуратно подтянула край сползающего одеяла на плечо Сириуса — движение короткое, естественное, почти незаметное. После чего она устало откинулась на спинку стула и еле слышно вздохнула, не в силах больше что-то доказывать.

- Так что я останусь здесь как минимум до того момента, пока не вернётся мадам Помфри. И если тебе что-то понадобится — просто скажи. Я на самом деле хочу тебе помочь. 

Он всё-таки поднял взгляд. Не сразу — будто через усилие, словно каждый крошечный миллиметр движения отнимал у него те силы, которых и без того оставалось непозволительно мало. Но поднял. И посмотрел прямо на неё — настороженно, растерянно, почти изучающе. Сириус смотрел так долго, будто пытался сложить из её лица, голоса, движений что-то новое, непривычное, не совпадающее с прежним образом. От этого взгляда внутри у Доркас становилось странно тихо. Тишина не резкая, не обжигающая — наоборот, ровная, плотная, та, в которой вдруг слишком отчётливо слышно собственное сердцебиение. Он по-прежнему не понимал её. Не умел. Не привык. И, возможно, всё ещё не верил тому, что видел.

Доркас услышала, как Сириус повторяет её слово — «помочь» — медленно, будто пробуя на вкус что-то непривычное, почти горькое. И уловила, как в его лице что-то еле заметно меняется. Не смягчается — нет, он всё ещё острый, как стекло, но перестаёт быть оборонительным. Как будто впервые за весь день он не отталкивал, а пытался услышать. Доркас опустила глаза, едва заметно. Она была готова к очередной язвительной фразе, почти ожидала её — привычный уклон, привычная защита. Но в его голосе не было ни одного шипа. Его «спасибо» прозвучало тихо, ровно, без попытки спрятаться за словами, без укола, которым можно удержать расстояние. И это странным образом согрело. Не так, как греют доверие или близость — она не позволяла себе думать об этом. Скорее как маленькая, робкая искра, которая касается ледяных пальцев: ненадолго, неуверенно, но всё же касается. Доркас перевела взгляд в сторону окна — не чтобы что-то увидеть, а чтобы на секунду уйти от его взгляда. 

Затем он замолчал — на секунду, может две, но для Доркас время вдруг потекло странно вязко, слишком длинно для неё.
Пока он, наконец, не произнёс:

— Мне нужно кое-что. Голос Сириуса сорвался ниже обычного — хрипловатый, неуверенный, будто даже такие простые слова давались ему тяжелее, чем следовало. Доркас повернулась к нему полностью, чуть приподняв подбородок. В её взгляде появилась собранность — та тихая, аккуратная готовность слушать, которую она позволяла себе не часто и очень выборочно.

Девушка ждала привычную просьбу: подать воды, поправить подушку, открыть окно. Что-то, что не требует ни лишних слов, ни объяснений. Что не обязывает смотреть друг другу в глаза. Но не это. 

— Скажи, кто был со мной на стадионе после того, как... всё произошло.

И вот тут, в первую же долю мгновения, Доркас почувствовала, как внутри, под рёбрами, что-то резко дёрнулось. Не от страха. Не от испуга. А от того самого внутреннего «чёрт», которое всегда возникает, когда кто-то случайно нажимает на то, что ты тщательно скрываешь. Фраза повисла в воздухе тяжёлым, тугим ожиданием. Доркас действительно едва заметно поморщилась. Мельком, на один вдох. Неуловимо, но для Сириуса— достаточно, чтобы заметить, если он смотрел. А он смотрел. Смотрел на неё так, будто ответ был ему жизненно необходим. Советом, спасением, костылём, за который он ухватится, чтобы удержаться на ногах. Он искал ориентир — и почему-то искал его у неё.

Пальцы девушки незаметно сжали рукав мантии, словно искали в ткани опору. К горлу подступило что-то острое и знакомое — странная смесь правды и невозможности её произнести. Если она скажет, что была там с самого начала, он обязательно спросит: «почему?»
И вот этот вопрос, совершенно обыденный для любого другого случая, резал по живому. У неё не было ответа. Не потому что она не хотела — потому что она сама ещё не успела понять, что именно заставило бежать её к нему, остаться и не уйти. Любое объяснение звучало бы слишком громким, слишком значимым.
Поэтому она выбрала путь тише — мягче — осторожнее. Доркас медленно выдохнула, собирая слова в ровную, аккуратную линию.

— Там было много людей, — тихо сказала девушка, глядя не прямо на Сириуса, а чуть в сторону, будто складывая картину по фрагментам. — Очень много. Ребята с трибун сразу же подбежали. Все очень испугались за тебя. Доркас говорила так, как говорят, когда скрывают главное: простые, гладкие фразы, за которыми удобно спрятать то, что нельзя или страшно признавать.

— Почти сразу примчался Поттер, -  продолжила она, сохраняя спокойный тон. - Именно он и позвал мадам Помфри и профессора Макгонагалл. Они пришли очень быстро. Никто не оставлял тебя одного ни на секунду.

Не было ни тени фальши — только мягкая уверенность в том, что она описывает простую, ясную картину, не перегружая её ничем лишним. Доркас перевела взгляд на плечи Сириуса, на его чуть сбившееся дыхание и добавила почти неслышно:

— Ты был в безопасности, Блэк. С самого начала.

И только после этого подняла глаза — тихо, без нажима, с той редкой теплотой, которая появлялась у неё лишь тогда, когда она переставала держать дистанцию. Доркас смотрела на Сириус внимательнее, чем позволяла себе обычно. Слишком внимательно для того, чтобы он не почувствовал. И увидела, как челюсть у него чуть напряглась, как он коротко моргнул — словно пытался вытянуть из памяти что-то ускользающее. Или, наоборот, утопить всплывшее.

Сразу после того, как она рассказала Блэку о том, что происходило на поле, в Доркас мгновенно закрался холодок тревоги. Словно кто-то тихо коснулся её плеча изнутри, заставив сердце подскочить. А что если его вопрос — не просто попытка восстановить события? Что если он уже что-то помнит? Уже понял, что именно она была рядом с первых секунд? Мысль об этом обожгла неожиданно остро. И в этот момент, среди тревоги и напряжённого ожидания, в сознании Доркас всплыло странное, чуждое воспоминание — первый поцелуй на пятом курсе. Нелепый, неловкий, с лёгкой сухостью и едва уловимой свежестью, словно ветер с морской лагуны, перемешанный с запахом чернил. Парень из Рейвенкло был слишком серьёзен, слишком аккуратен, слишком осторожен; он помогал ей с небесной картой и не умел быть спонтанным. Когда он наклонился, чтобы поцеловать, Доркас не отстранилась. Не из желания. То ли из любопытства, то ли из вежливости, чтобы не обидеть. Поцелуй вышел коротким, сухим, пустым, как страница, ещё не заполненная звёздами. И тогда она подумала, что, наверное, так и должно быть — ровно, спокойно, никак. И вот теперь, глядя на Сириуса, девушка поймала себя на мысли, что не знает, что страшнее — то, что он может что-то помнить… или то, что рядом с ним у неё внутри совсем не «никак».

Доркас чуть задержала дыхание, словно выбирая слова так осторожно, как выбирают шаг на тонком льду. И всё же спросила тихо, почти неуверенно:

— Ты… совсем ничего не помнишь? В голосе — испуганное любопытство, которое она старательно попыталась спрятать. — Ничего из того, что было после твоего падения?

В этом тихом вопросе было что-то ещё. Как будто часть её хотела услышать «да», чтобы быть уверенной, что он не видел её растерянности, её руки, дрожащей на его груди. И одновременно — боялась этого «да» до дрожи, потому что тогда все прошлые часы на стадионе и в больничном крыле исчезали, будто их и не было. В голосе Доркас звучала странная смесь: просьба ничего не помнить и просьба вспомнить хотя бы что-то.