♫ Слот • Круги на воде ♫

Апрельский ветер свистел в ушах, рвал волосы и заставлял слезиться глаза, но это был самый честный звук, что я слышал за последние месяцы. Второе занятие в Академии Полетов. Два часа чистого, ничем не омраченного полета. Два часа, когда я был не Регулусом Блэком, наследником «благороднейшего дома», не слизеринцем, не тем, на кого возложены тонны чужих ожиданий. Я был просто точкой в небе.

Поле располагалось где-то в нагорьях, и вид отсюда был сродни очищению. Бескрайние просторы, поросшие вереском, упирались в линию свинцового моря. Облака, огромные и пушистые, проплывали так близко, что, казалось, можно протянуть руку и ухватиться за клочок небесной ваты. Здесь не было стен. Не было гобеленов с выцветшими ликами предков. Не было шепота о грядущей войне. Только ветер, давящий на грудь, и послушная дрожь метлы подо мной.

Мы отрабатывали базовые маневры. «Стремительное пике» — когда земля с бешеной скоростью летит навстречу, а в животе холодеет от восторга и ужаса. И «Зигзаг Змеи» — резкие, почти отрывистые повороты, требующие полного слияния с метлой. В эти мгновения мысли умолкали. Теория весь день - это очень интересно, но, кажется, из всего потока только я реально интересовался всем, а не исключительно практикой. Сейчас же оставалось только тело, инстинкты и эта первобытная, дикая свобода. Я ловил себя на том, что улыбаюсь. Широко и по-глупому. А это происходит откровенно редко, почти никогда. К счастью, на высоте в сто футов этого никто не видел.

Когда инструктор дал отмашку к приземлению, в душе что-то болезненно сжалось. Возвращаться. Спускаться с небес обратно в ту реальность, где каждый мой шаг взвешивали, оценивали и находили в нем либо изъян, либо потенциал для использования.

Я приземлился, все еще находясь под властью полета, с наслаждением чувствуя, как дрожат от напряжения мышцы ног. Воздух пах влажной землей, хвоей и озоном — послегрозовым запахом, хотя дождя не было. Я собирался отойти к краю поля, чтобы передохнуть и продлить это состояние, но мой взгляд зацепился за одинокую фигуру у ограждения.

Высокий. Статный. В мантиях, но не парадных, а каких-то... утилитарных, «поношенных», а не заказных, как у меня, без намека на аристократизм. Он стоял недвижимо, словно часть пейзажа, и смотрел прямо на меня. Его лицо было знакомо смутно, мельком. Но я не мог вспомнить имени. Только впечатление — холод. И сила, не требующая демонстрации.

«Пожиратель», — безошибочно подсказала интуиция. И в ту же секунду к мне подошел один из инструкторов, на лице которого читалась неестественная, подобострастная напряженность.

— Регулус, — тихо сказал он, кивнув в сторону незнакомца. — За тобой пришли. Ты свободен.

Слово «свободен» прозвучало горькой насмешкой. Все то ощущение полета, легкости, восторга — испарилось, как будто его и не было. Его грубо вытолкнули за дверь и захлопнули ее перед моим носом.

Я медленно, чувствуя, как тяжелеет каждый шаг, направился к тому, кто ждал. Ветер, еще несколько секунд назад бывший моим братом по стихии, теперь лишь зябко задувал под мантию. Я шел, и внутри все сжималось в тугой, холодный ком. Это не было страхом. Это было предчувствием. Предчувствием конца чего-то личного, чего-то, что принадлежало только мне.

Он не сделал ни шага навстречу. Он дожидался, когда я подойду сам, как подданный является к своему сюзерену. Его взгляд, тяжелый и безразличный, скользнул по мне, по моей спортивной форме, по метле в руке. В нем не было ни любопытства, ни одобрения. Лишь оценка. Холодная констатация факта: да, вот он, следующий Блэк. Готов к употреблению.

Мы стояли друг напротив друга. Я — вспотевший, с ветром в волосах, все еще полный отзвуков неба. Он — абсолютно статичный, воплощение суровой земной реальности, от которой не сбежать.

Он не произнес ни слова. Ему и не нужно было. Его присутствие здесь, на моем поле, в мое время, было посланием, куда более ясным, чем любая речь. Каникулы закончились.

И в грохоте нарастающей бури внутри я понял: небо для меня только что стало роскошью. А этот человек — моим надзирателем.

— Регулус Арктурус Блэк. — Негромко, но излишне холодно произнес я, критическим взглядом оценивая его внешний вид. — Что-то приключилось в пути? Выгляди...те несколько помято.

Он стоял передо мной, и даже воздух, казалось, сгущался вокруг его фигуры, становясь тяжелым и колючим. Амикус Кэрроу. Мой взгляд, против воли, выхватывал детали: резкие, будто изваянные из гранита черты, которые в ином контексте можно было бы счесть отмеченными холодной, почти варварской привлекательностью. Но эта потенциальная эстетика тонула в нарочитой небрежности — в мантиях неуклюжего кроя, в осанке, лишенной намека на выучку, в том абсолютном, всепоглощающем высокомерии, что исходило от него едва ли не физически ощутимыми волнами. Он был живым укором всему, что составляло мою суть: порядку, чистоте, нерушимости традиций. Словно бы моя противоположность, но нет — это было отнюдь не так.

Его слова, оброненные с усмешкой, повисли в воздухе между нами.

— Ну ничего. После нескольких десятков испорченных мантий она смирится. — Неслыханной наглостью было вплетать мою дражайшую маман в разговор. И это я тут ребенок, продолжающий попытки задеть не прямо, а косвенно, через родных? Я уже открыл было рот, чтобы найти достойный, отточенный ответ, который поставил бы его на место, не переходя в открытое неповиновение. Но ответить мне не дали.

Его рука — тяжелая, с уверенными грубыми пальцами, привыкшими сжимать не только волшебную палочку, — уже легла мне на плечо. Властно. Бесцеремонно. Как будто это было его неотъемлемое право. Прикосновение этого человека... Оно обожгло меня сквозь золотую ткань тренировочной мантии, липкую от пота после полетов. Волна чистого, животного отторжения прокатилась по всему моему телу. Каждый нерв взвыл, требуя отшатнуться, сбросить эту оскверняющую тяжесть. Под пальцами его ладони моя кожа замерла, превратившись в холодный, неживой мрамор. Я ненавидел это. Ненавидел это вторжение, это попрание всех неписаных правил приличия и личных границ. Я чувствовал себя запачканным — не только потом и пылью, но и этим жестом, этим молчаливым заявлением на мое тело и мою волю.

И прежде чем я сумел хоть как-то отреагировать, опомниться, вырваться, мир рухнул.

Знакомое, ненавистное давление сжало виски, пол ушел из-под ног, а желудок сжался в тугой, болезненный узел. Аппарация. Проклятая, выворачивающая наизнанку аппарация. Тьма, свинцовая и удушающая, поглотила сознание, и в этом водовороте небытия единственной реальностью оставалось жгучее, невыносимое прикосновение его руки на моем плече. Она была якорем, но якорем позорным, впившимся в плоть, символом того, что я более не принадлежу себе. Что отныне мое тело, мое передвижение, моя воля могут быть попраны по первому требованию.

Меня вырвало обратно в реальность с таким же резким рывком. Ноги, ватные и непослушные, едва удержали меня, горло сжалось от подступающей тошноты, а в глазах плясали темные пятна. Первым делом — инстинктивным, выстраданным — я сделал резкий, почти спотыкающийся шаг в сторону, наконец-то освобождая свое плечо от этого каторжного груза.

Я стоял, переводя дух, чувствуя, как по спине струится ледяной пот, а в воздухе Лютного переулка висит тяжелое молчание. Мои пальцы, все еще дрожа, механически поправили складки мантии — не для красоты, а в тщетной попытке стряхнуть с себя память о том прикосновении, стереть это невидимое клеймо. Когда я поднял на него взгляд, он, должно быть, видел бледность моего лица и тень страдания в глазах. Но он не видел главного — стального стержня воли, что закалялся в этой унизительной слабости. Я выпрямился, вбирая в себя весь свой гнев, все свое отвращение и превращая их в холод.

— В следующий раз, — сказал я, и мой голос прозвучал тихо, но с такой четкостью, что каждое слово падало, как отточенный клинок, — прежде чем перемещать меня против моей воли, вы будете дожидаться моего явного согласия. Или мой следующий визит к Темному Лорду будет посвящен вопросу о методах, какими его соратники трактуют понятие добровольности.

Я не ждал извинений. Я не ждал оправданий. Я устанавливал правила. Возможно, это была лишь первая, робкая попытка отвоевать клочок собственного достоинства в этом новом, жестоком мире, куда меня втолкнули. Но это был старт. И пусть мое тело все еще содрогалось от перенесенного, а душа металась в клетке отвращения, я смотрел на него прямо, давая понять: я не просто мальчик на метле. Я — Регулус Блэк. И со мной придется считаться.

Лютный переулок встретил меня своим привычным смрадом — спертым воздухом, пахнущим перебродившими зельями, пылью веков и чем-то еще, темным и сладковатым, что щекотало ноздри предчувствием смерти. В глазах все еще темнели непрошенные пятна, и, кажется, я на мгновение закрыл их, пытаясь подавить все еще подступающий рвотный позыв.

Когда я смог снова видеть, передо мной предстало во всей своей «красе» это место. Узкая, грязная улица, зажатая между кривыми, будто покосившимися под тяжестью собственного греха, стенами. Витрины мрачных лавок тускло поблескивали за стеклами, покрытыми пленкой грязи и паутины, выставляя напоказ сомнительные ингредиенты и артефакты, от которых у честного волшебника побежали бы мурашки по коже. Под ногами хрустел мелкий мусор, а с потолка, образованного нависающими этажами, капала мутная, ржавая вода. Я стоял посреди всего этого, и каждая клеточка моего аристократического естества содрогалась в немом ужасе.

И самое ужасное — я был частью этого безобразия. Моя золотая тренировочная мантия, символ чистого, небесного мастерства, казалась здесь кричаще-нелепым пятном. Ткань липла к спине, напоминая о том, что я был вырван с поля, не успев даже привести себя в порядок. Я чувствовал себя оскверненным. Запачканным этой грязью, этой бедностью, этим насильственным перемещением. Память о его тяжелой руке на моем плече все еще горела, словно клеймо.

Мой взгляд, полный холодной ярости и брезгливости, медленно скользнул с окружающего нас безобразия на него. На Амикуса Кэрроу. Он стоял, будто этот хаос был его родной стихией. Его потрепанные мантии выглядели здесь как дома.

— Очаровательное место, — едва слышно произнес я, но мой голос, несмотря на легкую хрипоту, звенел сталью. — Неужто столь важное для нас, что вы не могли позволить мне хотя бы совершить базовые гигиенические процедуры? Или вы полагаете, что эффективность волшебника измеряется в слоях уличной грязи?

Я не стал ждать ответа. Яростное, кипящее во мне негодование требовало выхода. Резким, отточенным движением я выхватил палочку.

— Тергео! — Сверкающая струя энергии омыла меня с головы до ног. Я чувствовал, как с ткани мантии исчезают частицы пыли и пота, как кожа перестает быть липкой, а волосы укладываются в послушные пряди. Чистота. Порядок. Маленький островок контроля в этом море хаоса. И мне было до праздного наплевать, что я применил к себе же обычные бытовые чары, хотя никаким предметом и в помине не являюсь. Затем, не меняя выражения лица, я направил палочку на него. На Амикуса. — Ничего личного. Просто не могу позволить, чтобы мой наставник выглядел так, будто только что вылез из дренажной трубы, — холодно заметил я. — В конце концов, мы же не дикари.

И я повторил заклинание, на сей раз в его сторону.

Я не ожидал, что оно каким-то чудом преобразит его потрепанные одеяния в надлежащий вид. Нет. Но я должен был продемонстрировать ему. Продемонстрировать, что есть иные способы существования. Что сила может быть облачена в безупречную форму. И что я не намерен погружаться в грязь без сопротивления. Это была моя первая, крошечная месть. Мое заявление о том, что какие бы испытания меня ни ждали, я буду проходить их, не теряя своего достоинства.

— Позвольте уточнить, мистер Кэрроу. Мы здесь по какой-то причине или вы решили пригласить меня столь ненавязчиво в гости? — Вновь мысленно усмехнулся, но, кажется, слегка перешел границы допустимого, а потому чуть улыбнулся и взглянул на его лицо. — Прошу прощения, это было слишком с моей стороны. Очень плохо переношу аппарацию.

Отредактировано Regulus Black (2025-10-11 05:06:03)