[indent] Не верно.

[indent] Сириус понял это еще до того, как его наставник отложил вилку в сторону и отправил вниз по пищеводу кусок еды, который жевал, чтобы без помех подытожить все, что успел выдать стажер. Казалось, по лицу Лонгботтома пробежала легкая тень, а черты стали жестче, тем самым подписывая знаниям Блэка не требующий оглашения приговор, считывающийся так же легко, как передовица «Ежедневного пророка».

[indent] Преподаватели у стажеров первого года обучения за 4 месяца, конечно, успели озвучить каждый из множества регламентов Министерства и, в частности, Департамента охраны магического правопорядка, но должный для запоминания упор на этом не делали, учитывая продолжительность обучения стажеров и необходимость подобных знаний на начальных порах. Так или иначе, Сириус не ожидал, что его провал расстроит Фрэнка настолько сильно, что тот попросту изменится в лице. Учитывая обстановку и обстоятельства, реакция наставника казалась чрезмерной. По крайней мере, на первый взгляд.

[indent] Блэк озвучил то, что сумел вспомнить, и то, что казалось важным, когда он задумывался о работе в условиях чрезвычайной ситуации на массовом мероприятии. В голову не приходило что-либо еще, так как до сегодняшнего дня с настоящим аврором он себя не ассоциировал, оттого запомнить строгий регламент, бывавший у Сириуса на слуху дай Мерлин пару раз, но который, наверняка, отскакивал от зубов у всех младших работников аврората, представлялось занятием из разряда невозможных.

[indent] Тем не менее, когда аврор заговорил, тон его речи не выражал особого разочарования несмотря на подтвержденную неполноту озвученного регламента. Сириус как никогда был рад поступившему вопросу, здорово отвлекающему парня от внутреннего анализа и оценки ситуации, а также выражения лица собеседника, в данный момент пришедшего в относительную, стабильную норму. Показалось, что ли?

[indent] - Потому что против толпы никто не выстоит, как бы хорош ни был, - Блэк задумчиво отвел взгляд в сторону, сосредоточившись на причудливой шляпе одного из гостей «Дырявого котла», сидевшего за столиком в углу паба. Размышляя вслух над ответом на поставленный наставником вопрос, парень не был уверен, что регламент ДОМП содержал хоть слово о толпе. Зато Бродяга точно помнил, что мать наставляла его подобным образом в детстве, когда он то и дело сбегал гулять в магловский или магический Лондон. Женщина, хоть и была представителем чистокровной магической аристократии, хоть и жила в доме, который в середине 40-х годов ее муж снабдил всеми возможными средствами защиты, а все же пережила, как и все лондонцы ее возраста, магловскую мировую войну, названную второй, видела и слышала ужасы бомбежек, и попросту не могла не быть осторожна. Осторожность эту Вальбурга старалась – как могла - привить сыновьям. Сириус далеко не всегда (почти никогда не) следовал наставлениям матери, однако конкретно эти предупреждения об опасности почему-то запомнились лучше других. Он с легкостью мог визуализировать картину из детства, где мать опускалась в кресло и подзывала его к себе, беря в холодные ладони его руку, и заботливо, но твердо напоминала о мерах предосторожности, отпуская первенца в одиночку прогуляться, к примеру, по Косому переулку. «Если что-то случится, возникнет давка или попадешь в большое скопление людей, не пытайся пробиться сквозь толпу и не стой на месте, а двигайся с людьми, по возможности, пытаясь оказаться с краю столпотворения и выбраться из него», - было одним из многих наставлений матери, которые Блэк вынужден был помнить по сей день. – Все просто: если будете следовать в обратном направлении, то вас могут толкнуть или вы упадете, а подняться не сможете, потому что толпа не стоит на месте. Высок риск оказаться задавленным, вот и все, - он слегка пожал плечами, вновь посмотрев Фрэнку в глаза. Лонгботтом продолжал жевать, а по его лицу на сей раз невозможно было определить хоть какое-либо мнение.

[indent] Сириус сделал вывод, что наставник, вероятно, не услышал его ответ, так как никаких комментариев не последовало. Винить Фрэнка было не в чем: люди галдели громче стада гиппогрифов и, казалось, чем ближе стрелка часов была к 11 часам дня, тем громче жужжала толпа вокруг. Лонгботтом как ни в чем не бывало продолжил комментировать ответ по регламенту своего стажера, последний же всячески старался услышать абсолютно все, но как бы ни пытался, а часть фраз точно потерялась в гуле окружения. Блэк мог бы попросить наставника повторить все, что тот сказал, но времени на это, по всей видимости не было, так как бармен Том поставил на стойку два пакета с заказанными ранее сэндвичами, а Лонгботтом, расплатившись, направился к выходу из паба. Ухватив бумажные пакеты, Бродяга поспешил за Фрэнком, недоумевая о каких блинчиках вообще идет речь и не придавая разговору особого значения.

[indent] Задний дворик «Дырявого котла» был одним из непримечательных, но самых волшебных мест Лондона. Сириус всегда – с самого раннего осознанного детства - любил открывать проход, скрытый в кажущейся совершенно обычной кирпичной кладке, однако сегодня делать это он не спешил, стараясь не торопить события, что оказалось правильным решением, ведь его наставник решил, во-первых, открыть стену сам, а, во-вторых, провести инструктаж. И сделал последнее столь официально, что согревающие чары, накинутые аврором на себя и своего ученика, не спасли последнего от пробежавшего напряжения холодом по позвоночнику. Жесткий тон, чересчур уверенный взгляд, выверенная стойка – делали Фрэнсиса Лонгботтома совсем не похожим на самого же себя в офисной обстановке. Мужчина словно по щелчку пальцев растерял и шутливость, и общительность, и легкость, которые были ему очень свойственны. «Если это рождественское чудо, то я пас», - Блэк криво усмехнулся, следуя за мужчиной под арочный свод и оказываясь в Косом переулке: ярком, нарядном и снежном в преддверии зимнего торжества.

[indent] Хозяева лавок поправляли свои витрины, наводя финальные штрихи и лоск перед официальным открытием магических улиц для посещения. Рождественская ярмарка обещала быть грандиозной – листовки не врали - и Сириус был рад принять в организации мероприятия подобного масштаба непосредственное участие. Он будто бы заглянул наизнанку всех подобных торжеств, на которых ему лично доводилось присутствовать, и чувство это было сродни настоящему волшебству, каким его описывают в сказках или пишут на произведениях художественного искусства.

[indent] - Никогда не видел Косой таким безлюдным, - с восторгом поделился впечатлениями парень, на что получил очередное безэмоциональное указание:

[indent] – Иди за мной.

[indent] - День обещает быть долгим, - тихо пробормотал себе под нос Блэк, чуть слышно озвучивая собственные мысли, но, тем не менее, выполняя указ наставника, широким шагом направившегося в сторону прохода к Каркиттскому рынку.

[indent] Лонгботтом и его стажер не успели оказаться на главной площади, когда, казалось из ниоткуда, заиграла нежная праздничная мелодия, одинаково громко звучащая даже в самых дальних углах торгового квартала. Сириус едва не врезался во внезапно остановившегося Фрэнка, озираясь по сторонам, когда отовсюду – из прохода от «Дырявого котла» и из заведений, подключенных к Сети летучего пороха – хлынул поток волшебников и волшебниц – от мала до велика – все как один в отличном расположении духа. Улицы заполнились гамом и смехом, дети уже успели утащить родителей к самым ярким витринам, а протолкнуться куда-либо стало делом весьма затруднительным.

[indent] Потеснившись ближе к стене вслед за аврором, Бродяга высоко поднял палочку над головой, повторяя за своим наставником и двинулся следом, мечтая о том, чтобы столь напряженно начавшийся патруль окончился как можно быстрее. Парень прекрасно осознавал, что работа аврора – серьезное занятие, но портить настроение в команде, как это беспричинно делал Фрэнк, считал нецелесообразным.

[indent] - Сэр, можно вопрос? Я что-то сделал не так? – Он мягко остановил Фрэнсиса, дотронувшись до локтя мужчины, задав вопрос, который казался уместным.

[indent] Сириус не заметил, как его локоть мягко скользнул по столу вперед, а голова последовала вслед за поддерживающим ее кулаком вниз; не почувствовал тычок под ребра от лучшего друга; не услышал сдержанный кашель миссис Симпсон, призывающий аудиторию ко вниманию и сосредоточенности. Началась вторая половина вводной лекции, где в красках зачитывали устав Департамента, озвучивали необходимую для работы технику безопасности с наглядными примерами и рассказывали историю основания Аврората с предпосылками и интересными фактами для общего развития, когда Блэк уснул. Кто-то наверняка с воодушевлением слушал и даже записывал все, что было произнесено пухлой, низкорослой женщиной средних лет, но этот кто-то явно сидел не на галерке и этот кто-то точно выспался этой ночью. Сириус никогда не считал себя прилежным студентом, но даже он не мог себе представить, что сможет так сильно расслабиться на первом же учебном часу стажировки.

[indent] Пробуждение было резким: чей-то басистый голос оживленно что-то вещал; аудитория, вновь всплывшая перед глазами, оказалась практически пустой; а под спиной, резко встретившейся со спинкой стула, чувствовались чьи-то горячие пальцы, что не было приятно. Голова была тяжелой, виски поддавливало, а… мистер Лонгботтом, кажется… чего-то ждал. Блэк ни за что не запомнил бы фамилию своего будущего наставника, настолько сонным он был, если бы фамилия эта не была знакома парню с самого раннего детства. Лонгботтомы – яркие представители священных двадцати восьми, в список коих вхожи и Блэки. Генеалогию и родовые древа «священных» семей знал любой представитель магической аристократии. Сириус не был исключением. До недавнего времени он был наследником чистокровного рода, в дошкольную подготовку которого входили все необходимые знания для выбора будущей спутницы жизни и производства впоследствии здорового физически, ментально и магически наследника, а лучше двух. Будущая леди Блэк должна была блистать чистотой прозрачной крови сравнимой с самым редким и драгоценным голубым рубином, но не быть в то же время близкой родней уважаемым и древнейшим. По всем канонам и устоям предлагалось выдержать дистанцию в три колена, прежде чем вновь связывать представителей семей кровными узами. Правило это нередко нарушалось за неимением выбора или прочих обстоятельств, но чистокровные фамилии и их представители так или иначе всегда были на слуху.

[indent] Джеймс вскочил со своего места, наспех запихивая в карман пергамент, чернила на котором точно не успели высохнуть, заставив Блэка поморщиться. Поттер нервничал и мельтешил, будто нашкодивший школьник, пойманный за руку на очередной шалости, которую бессмысленно было отрицать. Сириус не собирался следовать примеру Сохатого: спал он или нет, а ничего предосудительного или непоправимого не сделал. Да, возможно, произвел не самое лучшее первое впечатление, да, может, этот факт придется загладить в будущем, ну, и пусть. Утреннее беспокойство, одолевшее парня пару часов назад, испарилось бесследно, будто того и не было. Толи сказалась усталость, толи сыграли врожденная самоуверенность и твердолобость – Сириус и сам не знал. Но поднявшись вслед за другом, он позволил себе потянуться так, что хрустнули позвонки, а рубашка выехала из-за пояса брюк. Заправлять ее он не стал, напротив, вытянул наружу, добавляя в свой образ немного столь свойственного неопрятного шарма; как не стал и накидывать на плечи длинную, тяжелую мантию, перекинув ту через локоть, проходя на выход из аудитории.

[indent] Лонгботтом уверенно, хоть и не быстро, шел вперед, особо не позволяя зазеваться и оценить обстановку, царившую в штаб-квартире. А Блэк, честно признаться, не отказался бы осмотреться. Внутреннее устройство Министерства было не то, что бы понятно вчерашнему школьнику, но знакомить его с новыми пенатами никто не собирался. Видимо, не было времени или желания. Мистер Лонгботтом уложил в пару фраз полуторачасовую лекцию от миссис Симпсон, очертив правила стажировки куда более четко и понятно, чем сделала высокопоставленная мадам, за что Сириус был шатену премного благодарен.

[indent] - С «отсидеться» у меня все не слишком-то хорошо складывается. Вдруг, вы не заметили… - Тихо вставив свои пять копеек, Блэк криво усмехнулся, но продолжать фразу не стал, хотя определенно мог бы.

[indent] От первого дня стажировки анимаг ожидал проверки теоретических и практических знаний в тренировочном классе; пробных дуэлей; демонстрационных уроков по поимке темных магов или захвату иных преступников; экскурсий по второму этажу Министерства или по нижним уровням с залами суда и комнатами допроса. Но на повестке дня был кофе, а точнее завтрак в магловском кафе. Не то что бы Блэк был прочь набить брюхо, но разочарование все сильнее охватывало бывшего гриффиндорца, мечтающего о более динамичной и захватывающей работе. Такой, какой он рисовал себе работу в Аврорате, когда был еще пятнадцатилетним юнцом. На деле же все попахивало какой-то очередной проверкой на вшивость, нежели обучением, а фразы Лонгботтома о личном деле и не менее личных вопросах и вовсе заставили Бродягу напрячься. Он как никто не любил, когда ему лезли в душу, да и сам старался не заниматься самокопанием, хотя в отношениях с самим собой остаться без личных вопросов, всплывающих то и дело в буйной голове, было, пожалуй, без шансов.

[indent] Ну, давай, Лонгботтом, удиви меня. Спроси про мое прошлое, про семью, про друзей. Заподозри меня в чем-нибудь или окрести разочарованием рода. Какие еще личные вопросы, каких я бы не слышал, ты можешь мне задать?

[indent] Мысли были злыми, наполненными горечью невысказанных слов, предназначенных не для посторонних ушей. Однако ожидаемых вопросов не последовало: Лонгботтом имел лишь профессиональный интерес, а, может, придержал по-настоящему личные темы на десерт. Сириус искренне надеялся, что последний будет, и, желательно, не в виде неудобных расспросов. Пропустив мимо ушей предложение по более неформальному обращению в свой адрес (Сириус и не ожидал чего-то другого), он решился на довольно честный, но, быть может, немного наглый ответ:

[indent] - Я надеялся, что сегодня мне покажут, что представляет из себя эта работа. Но раз я тут, то вам, сэр, вероятно, известно, что на этот вопрос я уже отвечал, - откинувшись на спинку стула, Блэк не прерывал зрительный контакт со своим собеседником, будто испытывая того на прочность или играя с ним в гляделки. В приличном обществе обычно так не поступают. Но и «личные» вопросы в приличном обществе не задают. И, пусть, вопрос и не касался никоих струн темной души Бродяги, а сама возможность этого заставила его включить некоторую самозащиту. – Но раз уж вы спросили, отвечу еще раз: вы боретесь с темными магами? Занимаетесь розыском преступников? Рискуете всем, чтобы вернуть миру справедливость? Я бы хотел быть с вами. Поэтому я подал свои документы в Министерство. Поэтому я…

[indent] Шатен оборвал себя на полуслове. Хотел сказать, что ушел из дома из-за своего выбора, что видел, как над однокурсницей издевался школьный кружок воздыхателей Волдеморта, что ему тошно от притеснения чистокровными тех, в чьих жилах течет не такая уж и чистая кровь. Но не стал. Для таких слов было не время, не место, да и не та компания. Лонгботтому не обязательно было знать так много действительно личной информации.

[indent] Если для работы в Аврорате нужно выставлять на показ свое «грязное белье», то, пожалуй, я пас…

[indent] - Поэтому я здесь, — вот так просто после продолжительной паузы он закончил фразу. Неловкость скрасила официантка, принесшая мужчине и юноше их одинаковые завтраки, выглядевшие на порядок лучше, чем то, что Сириус мог бы приготовить себе сам. – Спасибо.

[indent] Приступать к еде он не спешил. Все еще сверлил взглядом Лонгботтома, который будто бы этого не замечал, чем без сомнений немного бесил немного вышедшего из зоны комфорта Блэка.

[indent] - Позволите встречный вопрос, мистер Лонгботтом? – Сириус не был бы собой, если бы ждал разрешения, чтобы продолжить. – А почему вы здесь? Ну, в Аврорате… Еще и в наставники подались. Работенка не из легких, как я слышал. Кроме того, вы так спокойно приходите в министерской форме в магловское кафе и говорите со мной о вещах, о которых простецам слышать не стоило бы. Пользуетесь своим положением или как? Может, я чего-то не понимаю, но статут о Секретности вроде бы никто не отменял.

[indent] Шатен слегка пожал плечами, будто бы завершая неловким жестом свой монолог, и наконец обратил внимание на завтрак, одиноко и так аппетитно остывающий на белоснежной тарелке.

[indent] Сказать, что Сириус устал – значит, ничего не сказать. Его легкие жаром разрывал вдыхаемый воздух, а по лбу текла уже не первая капля пота, теряясь под подбородком, когда его мучения, казалось, закончились, но как бы ни так. Наставник развернулся и махнул рукой немногочисленным зевакам, собравшимся вокруг, видимо, отдавая какой-то приказ. Блэк этого не услышал из-за гулкого стука собственного сердца, шумной пульсацией, словно набатом, стучащего по барабанным перепонкам.

[indent] Пальцы парня сжимали теплое древко собственной палочки, наперевес с которой он чувствовал себя сейчас до неприличия глупо. Бродяга никогда не думал, что может быть настолько слабым и уязвимым, каким был на протяжении десятка последних минут. Ни наследников чистокровных родов, ни учеников самой известной школы чародейства и волшебства не готовили к тому, что однажды они останутся без своей – такой на первый взгляд полезной – палочки, на которую все маги готовы чуть ли не молиться, не выпуская ее из пальцев. А палочка в чужих руках, потерять которую не так уж и сложно, не стоит, как оказалось, и грамма дерьма пикси, если дело касается самозащиты.

[indent] Сириус был зол и расстроен. Разочарован собой. Он был уверен, что сможет показать себя с наилучшей стороны, что уж кто-кто, а он-то ко всему готов. О чем с уверенностью и заявлял с утра, позволив себе проспать вступительную лекцию, которую стоило бы, наверное, как минимум, послушать. Разочарование в мальчишеской груди с каждым прерывистым вдохом росло и ширилось, грозя перерасти в детскую обиду, когда осталось бы только плюнуть на все, топнуть ногой и вовсе отказаться делать что-либо. Детская реакция, часто наблюдаемая Сириусом в детстве у своего младшего брата, но такая неприменимая Бродягой к самому себе, что вызывала в нем некий внутренний спор – диссонанс.

[indent] - Так точно, сэр, мистер Лонгботтом! – Громкие голоса старших товарищей по несчастью, разнесшиеся по полигону, немного отрезвляли, заставляя Блэка собраться и обратить внимание на тех, кто смотрел на него так, как когда-то давно мать – с жалостью. Жалеть себя гриффиндорец, как и любой подросток, прекрасно умел и порой поддавался подобным порывам где-то наедине с самим собой, но вот позволять это делать другим, более того, совершенно незнакомым людям, шатен был не способен и становиться способным не собирался.

[indent] Злиться не на себя, а на этих «олухов» оказалось для Сириуса неожиданно приятно. Злость вытеснила и разочарование, и обиду, и любые другие порывы, которые можно было бы отнести к недостойным проявлениям детскости. Палочка в руках Блэка заискрилась сама по себе, будто подстегивая своего владельца показать этим идиотам на деле все, что он думает об их жалости. Искры шатен не заметил, зато его оппоненты напряглись, по всей видимости, не особенно понимая, что следует от новичка ожидать.

[indent] Злость, помимо всего прочего, будто бы заставила время на полигоне и пульс одного новоиспеченного стажера замедлиться. Он вовсе не успокоился, нет, но смог сосредоточиться на задании, которое прозвучало громко и четко, несмотря на все такое же тяжелое дыхание, норовящее разорвать легкие и убежать далеко-далеко, и стук мощного сердца, разгоняющего щедро сдобренную адреналином чистую кровь по венам. Судя по тому, что говорил Лонгботтом, сейчас Сириус должен был оказаться, так сказать, в своей тарелке и на своей территории. Он должен был атаковать, но не без разбора, хотя хотелось сделать все наоборот, а его оппоненты должны были практиковать защиту.

[indent] — Начинает Блэк, — Фрэнк коротко кивнул, обращаясь к подопечному, при этом уже тише добавив, — по готовности.

[indent] «По готовности» прозвучало как-то снисходительно, как-то раздражающе мерзко, причем настолько, что выполнять приказ и показывать «олухам» их место резко расхотелось. Сириус не страдал параноидальными мыслями, однако, по всей видимости, он нескоро забудет о том, каким разочарованием был для своего наставника в первый день обучения. Ну, или каким разочарованием он был для себя любимого – такого уверенного в себе поначалу.

[indent] Тренировка защиты у стажеров аврората второго курса в итоге прошла успешно, но для атакующего первогодки – выматывающе и скучно. Последнему пришлось наступить себе на горло, задавив гордыню и злость, и выполнить приказ Фрэнка, внимательно наблюдающего за каждым его движением. Последовательно атакуя то одного противника, то другого, задействуя в тренировке большое количество заклинаний из арсенала хоть и способного, но школьника, парень постепенно становился все более подвижным, используя все больше пространства для уворотов от своих же собственных чар. Он показывал мобильность и достойное умение пользоваться палочкой, но внутренне все больше становился собой недоволен. А после окончания «экзекуции» на полигоне и вовсе стал совсем тихим.

[indent] Старший аврор отпустил ребят с защиты отдыхать, а Сириус вернулся к своему наставнику, чувствуя, что и сам не отказался бы отдохнуть или принять душ. Возвращать одежде прежний вид он не стал, так как в брюках такому разгоряченному телу было бы слишком некомфортно, а рубашка и вовсе прилипла бы к спине.

[indent] - Будут еще указания, сэр?

Фрэнк отчетливо помнил тот день – день своего шестого дня рождения. В ту среду он впервые в своей жизни оседлал взрослую волшебную метлу. Конец весны в тот год выдался невообразимо теплым и майское солнце пятнадцатого апреля настойчиво пробивалось сквозь молочные штрихи облаков, скользящие по девственно-голубому небу. В материнских цветниках в то утро жужжали проворные пчелки, где-то над крышей семейного особняка пели птицы, цепляясь своими коготками за темно-серую черепицу, а в уютной гостиной, воздух которой насквозь пропитался цветочными ароматами с нотками цитруса, с широкой полки камина на отполированный до блеска паркетный пол с оглушающим звоном рухнул оловянный солдатик, оставив в паркете глубочайшую вмятину. Вслед за солдатиком на паркет рухнул дорогой чайный сервиз в полном своей комплекте, стоящий ранее на журнальном столике, несколько подушек, засыпавших собой диван, и напольная лампа, взлетевшая под потолок вместе с другими предметами интерьера. Завершающим штрихом череды падений был темноволосый мальчишка, устроивший весь этот переполох. Он «звездой» повис на широком каркасе люстры, зацепившись за ее витиеватые крючки-украшения драными теперь штанами, и с трудом старался удержать в крохотной ручке облупившееся древко отцовской метлы. Когда метла, тайком добытая в подвале, взметнулась вверх, набирая скорость и чудом лишь не протаранила потолок, а затем, сделав под небом мертвую петлю, устремилась обратно в гостиную, Фрэнк зажмурил глаза, стараясь затормозить, и впечатался в эту треклятую люстру, едва уцелев, и совершенно же волшебным образом заставив мелкий декор гостиной взмыть в воздух. Веселое, короче говоря, выдалось утро.

Юный Лонгботтом плакал и хохотал, вися на люстре. Однако, важно было лишь то, что не поломалась отцовская метла, а руки, ноги и голова значения не имели. Ему было смешно и страшно одновременно. Смешно от того, как удивительна была скорость, с которой он мчался и это чувство полета, которое даже сейчас, вися на люстре, ему хотелось вернуть и испытать еще хотя бы разок. Страх же был другим, совершенно противоположным: он смешивался в единый коктейль с тревогой и виной, неприятной горчинкой отзываясь на корне языка; страх не за себя, а за то, что он умыкнул из подвала метлу и едва ее не сломал, поддавшись сомнительному желанию быть похожим на взрослых, быть одним из них. Фрэнсис смеялся, утирая свободной кистью крупные слезы, стекающие от скул к подбородку. Адреналин обжигающим жаром клокотал в мальчишеской груди, эхом отзываясь в ушных перепонках и до красна раскочегаривая щеки, а пальцы рук, стоп и кончик носа необычайном образом замерзли, сделавший белыми, точно у снежного человечка. Именно таким его обнаружила Августа, примчавшаяся на шум со стороны кухни: взъерошенным, смеющимся сквозь слезы и красным, точно переспевший томат. От матушки пахло вишней и бисквитно-сливочным тестом – она готовила вишневый крамбл на десерт, который должны были подать к обеду. Но по тому, насколько молниеносно вытянулось материнское лицо, как тонко сжались ее губы, расчерчивая анфас на две неравные половинки, и как картинно улеглись морщинки между изогнутых бровей, можно было без слов понять, что Фрэнсис, к своему стыду, это вкуснейшее лакомство в свой шестой день рождения так и не получил.

И в общем-то, если задуматься, полет был не так уж и плох – даже прекрасен! С фееричным финалом – выплеском стихийно-воздушной магии у несовершеннолетнего волшебника. Мальчика бы похвалить за оригинальность, хотя планом тут и не пахло, но устроенный Фрэнком погром, в том числе разбитый фамильный сервиз ручной работы, над поиском кусочков которого и починкой домашним эльфа пришлось мучиться не меньше трех часов – без сомнения указывал на то, что Августа не из тех, кто хвалит напропалую. Она и без стихийных выплесков знала, что в жилах ее сына течет чистейшая родовая магия. Вопрос был в аккуратности, которой Фрэнсис – хотел он того или нет – должен был научиться. И в умении думать до того, как придется разгребать нелицеприятные последствия. Он же будущий наследник рода, не в его интересах умереть молодым и глупым.

Интуитивно перехватывая ладонью правой руки подлетевшую в воздух монетку оказавшуюся золотым галлеоном, Лонгботтом думал о том, что за некоторые уроки жизни и отдельные эпизоды строгости прямиком из детства он был чертовски благодарен Августе. Конечно, с возрастом его характер превзошёл командно-матриархальный напор матери, но в своём видении жизни и умении ее ценить, умении не бросаться в омут с головой, рискую этой головы решиться – шатен был с ней солидарен. И именное этому уроку ему, отчего-то, хотелось научиться Сириуса. Юный Блэк, после их разговора в кафе, виделся аврору ребенком, который как будто бы еще не достиг той незримой границы, где «детскость» обрывается и наступает «взрослость». Это было неплохо, в каждом взрослом должно оставаться хоть немного мальчишества – оно не позволяет жизни стать непроглядно-серой и безвкусной. Но в том, что касалось работы в ДОМП и ее далеко не детской изнанки, то в данном случае ребяческая наивность и уверенность в свое бессмертии – худшие качества, которыми мог бы обладать аврор. И в задачу Фрэнсиса входило решение этого сложного уравнения: как внедрить в мозг мальчишки, имеющего значительный потенциал, жизненно-необходимые установки, параллельно не разрушив его внутренний стержень?

- Нет, я был вратарем, - улыбнулся в ответ на вопрос стажёра, показательно словив еще два подкинутых в воздух галлеона. С реакцией у Фрэнка и правда все было отлично, за исключением того случая из детства. Хотя, если учесть, как ему повезло не порезаться на соломку, на скорости впечатав себя в золотую люстру, полную крючков и острых уголочков, то да, вовремя сгруппироваться шатен умел, как и вовремя среагировать, если в том была необходимостью. – Тебе, как загонщику, тоже, думаю, не составит труда научиться подобному трюку, - да, Фрэнсис внимательно читал личное дело новичка и выделил в нем для себя несколько интересных деталей. – Вообще, знай, что большинство выдающихся авроров в юности играли в квиддич – это наш крохотный секрет, - добавил он, опуская до шутливо-заговорщического тона, вместе с тем, как пол зачарованной телефонной будки спускал волшебников под землю – прямиком в Атриум.

Лонгботтом-младший никогда не был шутником-затейником, как его отец, но без юмора эту жизнь жить было сложно. «Слишком серьезное восприятие окружения – первый шаг к сумасшествию», как любит говорить Сайрус. И истина в этом была, хотя переигрывать, само собой, не стоило.

Величественный по своим масштабам холл британского Министерства Магии встретил мужчину и его стажера привычным гомоном – в Атриуме были люди всегда, даже ночью, однако в полуденный час количество волшебников на один метр сокращалось до единицы. Все дело в том, что львиная доля сотрудников уже разбежалась по своим местам, увлеченно занимаясь работой. А посетители предпочитали покидать Министерство Магии сразу, как только разберусь со всеми накопившимися в его стенах делами, в том числе – посещениями залов суда, слушания в которых назначалось не позднее девяти часов утра. И все равно, вопреки малому числу людей, задерживать в холле надолго не хотелось.

На втором этаже, в Департаменте охраны магического правопорядка, между тем, было необычайно тихо для слуха незнающего человека, но ухо шатена к подобной тишине было привычно. Выходя из лифта вперед стажёра, Фрэнк уверенно направился к дверям Штаб-квартиры Аврората. – Не отставай, - негромко произнес он, обращаясь к Сириусу, и басистое эхо мужского голоса разлетелось по залу, убегая вверх и теряясь в недрах небесной имитации, называемой потолком. Затем двадцать с небольшим шагом, пересекая входную зону аврорского офиса и поворот в первый коридор по левой стене, сплошь и рядом увешенной плакатами, листовками и рабочими ориентировками с лицами подозреваемых, мимо лекционных залов и смотровых комнат. Учебный центр был выстроен таким образом, что ни одна из дверей не казалось чем-то примечательным до тех пор, пока ты ее не откроешь. Лишь латунные таблички на некоторых дверях скромно сообщали что из себя представляет та или иная комната.

– Нам сюда, - хватаясь ладонью за металлическую ручку и дернув ее на себя, Фрэнк в пригласительном жесте махнул в сторону входа, пропуская Сириуса внутрь аудитории.

Комната, в которой оказались волшебники, была огромна и уходила своим полом глубоко вниз, а потолком высоко вверх, под затянутое сероватыми тучами зачарованное лондонское небо, под которым размазанными кляксами летали два стажёры. Со стороны полигон-аудитория, расположившаяся в недрах учебного центра Аврората и, без сомнения, заколдованная чарами незримого расширения, напоминала собой гигантскую квиддичную арену, с той лишь разницей, что отсутствовали привычные глазу трибуны. Вместо них были гладкие стены, с углублениями на «первом этаже» в виде подсобных помещений, раздевалок и душевых, разделенных на мужские и женские. Вдоль стены по правую руку от входа, вниз, к дну стадиона, тянулась длинная стальная лестница, имеющая в середине выход к трибуне со смотровой площадкой. На трибуне стоял Аластор Муди и, прибегая к помощи соноруса, привычно обругивал студентов, не стесняясь применять волшебную палочку к их нелепым попыткам оттачивать свое «боевое мастерство». Подход старшего аврора был уникален в своей лаконичной простоте, однако вполне мог спугнуть новичка-перводневку.

- Да, новички первого дня сюда не заглядывают, - плотно закрывай за своей спиной звуконепроницаемую дверь и перекладывая ладонь на плечо Блэка, Фрэнк слегка надавил, призывая парня к спуску по лестнице. Сам он пошел следом, за руганью Муди не замечая, как едва-слышно поскрипывает под подошвами аврорских ботинок прочная сталь. – Собственно, в ближайшую неделю ты вовсе не должен был узнать об этом полигоне. Но я решил, что стоит начать экскурсию с самого вкусного, а затем уже перейти к остальному, - вообще, если осмотреть Сириуса с ног до головы в этом его костюме, мантии и туфлях, можно было сделать Лонготтому выговор за арорский произвол – ведь вести стажера в подобной наряде на площадку, где оттачивали ловкость, выносливость и боевое мастерство, значит заранее готовить его к показательной неудаче, что совершенно непрофессионально. Хотя, слушая, какими синонимами и прилагательными крыл своих учеников Муди, отбрасывая их друг от друга чарами за мелкие ошибки, то вопрос о непрофессионализме шатена можно было снимать с повестки, как минимум до конца нынешнее дня. Да и мальчишке-стажёру необходимо было на ярком примере понять, что пыл свой ему стоит слегка поумерить.

Воздух стадиона трещал от напряжения и магии в тот момент, когда Лонгботтом и Блэк спустились к его дну, а затем, всего на пару мгновений, полигон умолк, пронзенный полнейшим молчанием, - подопечные Аластора устроили себе пятиминутный посиделки у стенки в попытке восстановить дыхание, а «летуны», зависающие под потолком, взяли передышку от дуэли, безмолвно накручивая мертвые петлив в вышине.

- С чего начнем? – не теряясь, спросил стажёр, оборачиваясь к шатену с легкой улыбкой на мальчишеских губах. Его острое нетерпение можно было потрогать руками, сжимая в ладонях и ощущая пальцами его огненный жар.

- С подготовки, - произнес мужчина, ответно улыбаясь, параллельно скидывая с плеч черную служебную мантию и вешая ее на перекладину лестничных перил. – Для начала, вытяни обе руки в стороны, – добавил командным тоном, и взмахом волшебной палочки транфигурировал наряд парнишки в спортивный магловский костюм, а туфли – в кеды. – Чары должны продержаться не меньше часа, - пояснил шатен, осматривая Сириуса с ног до головы. Это выглядело более приемлемо для тренировки, чем официальный наряд. – А теперь вперед, на песочную арене в центре, чтобы никого не задеть. Я сразу за тобой.

Весь стадион был выстлан плотным, холодным покрытием, похожим на резину, расчерченную белыми полосами, делящими его на беговые дорожки, а в центре полигона пышной песочной насыпью было уложено большое, овальное поле, предназначение которого менялось от случая к случаю.  Фрэнк коротко назвал это место «ареной», и заходя за борт имитируемого «ринга», шагов чере пять, мужчина остановился. – Останемся тут, – громко произнес он, заставляя Блэка замереть в нескольких шагах от себя и обернуться. Ход, который планировал предпринять Фрэнк, все так же слабо попахивал профессионализмом, но что уж поделать – всем не угодишь. – Ты сказал мне, что «хорош в боевке». Верно? Мне это понравилось. Хочу проверить, если позволишь, - короткий взмах правой руки и невербальный экспеллиармус буквально вырвал волшебную палочку из ладони стажёра, приземляя ее в пальцы бывшего гриффиндорца, оставив мальчишку безоружным и беспомощным. – Быть аврором, значит уметь не только пользоваться магией, но и самим собой – своей головой, своими ногами, своими мышцами. Ударь меня, - играть в поддавки Фрэнк никогда не умел и учиться не планировал.

В эту игру следовало бы играть двоим, без посторонних. Но никто не предупредил учеников Муди («летуны» из интереса приземлились и подошли поближе) и самого Аластора, что встревать не стоило. И если старший аврор со своего места на трибуне не сдвинулся, с внимательным прищуром и ухмылкой наблюдая издалека, то через некоторое время после того, как Фрэнк поставил перед Сириусом задачу, которую тот пытался выполнить, их имитируемую «арену» окружила небольшая группа стажёров второгодок. Во влажных темных волосах потомка чистокровного рода тем временем уже порядком запутался песок, но поражение он признавать отказывался.

- Хорошо, с этим закончили, - наконец скомандовал Лонгботтом, потирая ушибленное в какой-то из моментов плечо и возвращая волшебную палочку его обладателю. – Вопросы есть? – а затем обернулся к ученикам Аластора, замахом руки за плечо вызывая их на поле вместо себя. – Выходим, перерыв окончен, - эти дети тут затем,  чтобы учиться,  а не глазеть, разинув рты. - Играем в трое против одного. Блэк на атаке. Вы трое на защите. Расход в разные стороны, щиты заранее не колдуем. Приказ понятен? - голос Фрэнка звучал уже не столь дружелюбно, как в кафе утром. - Не слышу ответа!

- Так точно, сэр, мистер Лонгботтом! - хором отозвались второгодки.

- Атаки по счету: и раз, и два, и три, -  без ускорений. Очередь атак без системы, игра на внезапность. И так... стойки для обороны принять! - скомандовал тройке парней в спортивных нарядах, заметно потрепанных на локтях и коленях. - Начинает Блэк, - коротко кивнул, обращаясь к Сириусу, - по готовности.

Хэллоуин являлся значимым праздником в мире волшебников, которые те ожидали с нескрываемым неподдельным нетерпением. К нему готовились от мала до велика, преображая свои жилища всевозможными атрибутиками к торжеству. Вкуснейшие яства незамысловато становились главными украшениями семейного стола.
В Хогвартсе событие планировали не менее тщательно и скрупулезно, каждый при желании способен приложить руку, готовясь встретить 31 число с особым трепетом. Атанасия помогала украшать гостиную своего факультета, ставшего родным за четыре года, вместе с остальными представителями орлиного знамени.
Следующий год обещал сложности, профессора уже таинственно намекали на предстоящие экзамены, любознательная во всех деталях интересовалась у старших курсов о подробностях, которыми те могли уже владеть.
Возможно, это последняя осень за время учебы, которую леди может ощущать себе свободно. Без давления и переживаний о грядущем будущем, нависающим над ней неумолимо и непреклонно. Оттого стоило постараться, в полной мере насладившись Хэллоуином 1975 года.
Повесив очередной фонарик, светловолосая отошла, созерцая деяния общих рук рейвенкловцев. Внутри было спокойно, безмятежно. Легкие дуновения бархатистого волнения едва ли касались девичьего сердца.
Прелестница подошла к камину, зажженный магический огонь горел, бездушно сжигая поленья. Воздушная улыбка тронула мягкие уста, их обладательница грациозно опустилась на пол. Очи не сводили взора с пламени, чьи искорки плясали в глубинах собственных буркал, придавая флер загадочности и сокровенных побуждений.
Замкнутая и отстраненная Ригель, начала раскрываться оказавшись в замке. Словно отринув былые тревоги, запечатав в пустоте тленности мрачные воспоминания, предавалась праздности как любой другой ребенок ее лет.
В действительности ли это было так? Сколь многое стерла память, какие мгновения дева собственноручно загнала под подкорки подсознания. Многое ли стоило вернуть обратно непосредственную, беззаботную улыбку.
Как много честности и искренности прорывались сквозь безупречную маску жизнерадостности в мире, наполненном звонким смехом. Что случится, если чаровница дозволит дать ей трещину? Быть самой собой, роскошь недоступная каждому. Непостижимая. Далекая.
Драгоценная книга с множеством пустых страниц в сине-бронзовой обложке. Твердый переплет, подобно сокрытой воле, был запрятан за более податливым почти шелковым. Проводить рукой по нему, точечно касаясь подушечками пальцев, приводило в состояние комфорта, припудренного эйфорией отрадного покоя.
Если настоящая личность угодна обществу, то ее полюбят, в ином же случае… В самом ли деле она жаждала узнать ответ? Быть может, неведение – преисполнено блаженством. Пытливый ум юной Ати был готов к познанию многих темных углов магической Вселенной, однако приоткрыть затворки иной стороны истины страшилось.
Абсурдно в своей нелепости. Глупо с оттенком снисходительности. А не все ли равно? Пресвятые болтрушайки, никому нет до сего дела! Не создавая проблем, являясь образцовой чистокровной, не оставляющей ни мимолетного пятнышка на манжетах рукавов семьи – не в этом ли суть? Первостепенная, основная задача.
Чародейку ставят в пример другим, ей благоволят, хотят «дружить». Поддерживающая репутацию рода и магического сообщества – совершенная кукла, достойная находиться средь таких же, подобных себе. Восхитительных, идеальных, образцовых.
Изящная маска не полноценная иллюзия. В ней доподлинно всегда прокладывались истинные черты реальной. Распределяющая шляпа бы заметила, юная студентка не смогла бы обдурить многовековое существо, обладающее собственным разумом.
Способна ли распределяющая шляпа проникнуть глубоко в ее сознание, вытащить на поверхность тот ненавистный день, загнанный в угол, затерянный в паутине борющейся души? Если обнажить самую тягостную мучительную рану, сломается ли дитя вновь, став безвольным сосудом, утратившим свет жизни?
Наверное, не стоило об этом думать хоть в какой мере. Даже в моменты одиночества и всепоглощающей тоски. Не позволять негативным эмоциям достигать себя. Проявлять едва заметную невесомую слабость, пусть и пребывающую только лишь в собственной голове. В мире магии, где каждая случайно оброненная мысль может стоять достоянием общественности, подобное непозволительно.
Слабый вздох застывает на нежных губах, блондинка берет оставленный ею же часом ранее напиток на кофейном столике, равнодушно преподнеся ко рту. Один глоток и сладость тыквенного сока наполняет нутро приятным вкусом. Ригель прикрыла веки, позволив себе немного расслабиться.
Последние приготовления к Хэллоуину почти завершены, оставалось лишь дождаться праздника, в полной мере естественно насладившись им в компании самых близких. Драгоценной семьи и любимых друзей. Пожалуй, сие чувство проникало в сердце каждого юного волшебника.
За ворохом дум, пронизывающих подсознание, благородная не сразу заметила, что уже некоторое время находится возле камина вовсе не одна. Изумрудный взгляд обернулся, эфирная задумчивость скользнула в девичьих чертах.

Он вручил мне координаты. Свой адрес. Ключ от этого временного убежища. Этот простой, почти бытовой жест значил больше, чем все его слова о готовности помочь. Это был акт безоговорочного доверия, который обжег меня сильнее, чем любое заклинание. Доверие, которого я был недостоин, проливаясь на мои опаленные ладони ядовитым нектаром, сладким и горьким одновременно. И того доверия, которого он, по его же словам, не мог дать никому — ни друзьям, ни возлюбленным, ни этому миру, что всегда пытался разломать его на части. Он вручил его мне — тому, кто предал все, к чему прикасался.

И он назвал меня ребенком.

Это слово, такое простое, такое снисходительное, должно было успокоить, снять вину, обернуться бальзамом на старые шрамы. Но оно упало на сознание, как камень в болото, поднимая со дна тени, которые я годами пытался утопить в ледяной воде самообмана. Потому что ребенок не знает того, что знаю я — вкуса собственного страха, смешанного с медью крови на губах, когда ты стискиваешь зубы, чтобы не закричать. Ребенок не чувствует того, что навсегда впиталось в мою плоть — жгучую пульсацию темной метки, что живет под кожей, как чужеродное существо, напоминая о каждом неправильном шаге. Ребенок не носит на руке клеймо, которое является не просто символом, а живым, дышащим свидетельством самого темного момента его жизни — момента, когда твою преданность разорвали на части и собрали заново, вложив в руки лезвие для будущих убийств.

Он просит меня не винить родителей. Говорит, что они «позволили сделать выбор». Его ладонь на моем плече тяжела и тепла, но под ней холодок проходит по коже, заставляя меня содрогнуться. Он не понимает. Не может понять. Потому что его выбор был громким, яростным, с хлопком двери, разнесшим вдребезги хрустальную тишину нашего дома. Мой выбор... мой выбор был тихим, постепенным, покатым склоном, на который я ступил, даже не осознавая, что обратного пути нет. И они не просто «позволили». Они направляли. Одобряли. Восхищались. Их гордые взгляды, их одобрительные кивки были тем топливом, что сжигало мои сомнения, превращая их в пепел, уносимый ветром ложных убеждений.

И чтобы он понял, почему я не могу просто «не винить», почему эта метка — не просто несмываемые чернила, я должен заглянуть в ту бездну снова. Должен рассказать. Но как подобрать слова, чтобы описать невыразимое? Как описать не просто ритуал, а метаморфозу души, когда из тебя вырывают все былое человеческое и наполняют холодной, безжизненной тьмой? Как передать словами тот момент, когда твое собственное «я» растворяется в боли, а на его месте возникает нечто чужое, готовое подчиняться, готовое уничтожать?

— Ребенок... — повторяю я тихо, и слово это звучит горько и странно на моих губах, будто я впервые пробую на вкус незнакомый плод, прекрасный снаружи и ядовитый внутри. Я медленно поднимаю взгляд от пергамента к его лицу, и в моих глазах он должен увидеть не обиду, а бездонную усталость. — Ребенок не проходил того, через что прошел я, чтобы получить это.

Я не смотрю на свое предплечье. Мне не нужно. Я чувствую его. Всегда. Тусклую, постоянную пульсацию, как второе, более медленное и зловещее сердцебиение, напоминающее, что часть меня больше мне не принадлежит.

— Ты говоришь о выборе, Сириус. Но ты не спрашиваешь, в чем именно заключался мой «выбор». Ты думаешь, это было просто решение принести клятву? Надеть мантию? Последовать за тем, во что верил я и наши родители?

Я делаю паузу, собираясь с мыслями, с мужеством, чтобы вытащить это наружу, как занозу, впившуюся глубоко в самое сердце.

— Темная Метка... это не татуировка. Ее не наносят иглой и чернилами. Ее... выжигают. Но не огнем, а магией.

Воздух в кухне становится гуще, тяжелее, словно насыщаясь свинцовой пылью воспоминаний. Я вижу, как его взгляд становится более сосредоточенным, предчувствуя, что сейчас прозвучит нечто ужасное, нечто, что навсегда изменит его представление о том, через что мне пришлось пройти.

— Это не просто клеймо верности. Это... портал с координатами. Канал. Присяга, высеченная не на пергаменте, а на самой душе на магическом уровне. Чтобы получить ее, нужно не просто произнести слова. Нужно... открыться. Позволить ему... или его доверенным лицам... заглянуть в самую глубину. Увидеть все, что ты пытаешься скрыть. Все твои страхи, все слабости, все потаенные мысли. И только тогда... когда ты полностью обнажен и беззащитен... они накладывают печать. Это почти со всеми одинаков - добровольное раскрытие, как в моем случае, либо безмолвное проникновение, как у многих.

Я закрываю глаза на мгновение, и меня накрывает волна воспоминаний, такая яркая и болезненная, что у меня перехватывает дыхание. Холодная каменная комната, где воздух был спертым и пах страхом и потом. Полумрак, едва разгоняемый тусклым светом факелов. Фигуры в масках и капюшонах, стоящие кругом безмолвным, осуждающим хором. И тот, кто действовал от Его имени... с палочкой наготове, чей взгляд, казалось, пронзал меня насквозь, видя все те трещины, что я так тщательно скрывал. Но от этого и нельзя скрываться, это не имеет никакого смысла.

— Мое испытание... — голос срывается, и я с силой сглатываю, пытаясь протолкнуть слова сквозь внезапно сжавшееся горло. — Оно было связано с Легилименцией. Не просто поверхностный осмотр. Глубокое, мучительное вторжение. Они искали сомнения. Искали слабость. Искали хоть крупицу того, что они называют «нечистой кровью» или «моральным разложением». Они копались в моих воспоминаниях, как в помойке, выискивая что-то, что можно было бы использовать против меня. Я не знал ранее более неприятного чувства, словно остаться без одежды на публике. И тем более, перед глазами тех, кому я бы не стал доверять вообще ничего. Это было двойное испытание - смогу ли впустить их, смогу ли не таить, смогу ли скрыться от других. И в то же время, они жаждали хоть чего-то, хотя бы немного родовых тайн. Я мое сознание пытались проникнуть одновременно несколько человек. Я держался долго, не подпуская. И только одному я позволил прочесть меня. Он и вынудил остальных оставить меня в покое. Больше я никогда не опускаю свои щиты.

Я смотрю на него, умоляя понять без лишних слов, каково это — чувствовать, как чужие пальцы ковыряются в самых сокровенных уголках твоего разума, вытаскивая на свет все, что ты хотел бы забыть.

— А потом... потом был «Круцио».

Я произношу это слово шепотом, и оно повисает в воздухе, как ядовитый газ, от которого щиплет глаза и перехватывает дыхание. Запретное заклинание. Одно из Непростительных. Я вижу, как он напрягся, его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, белые костяшки выступили под кожей. Он ведь поймет?

— Не на полную силу, если честно. Не до... безумия или смерти. Но достаточно. Достаточно, чтобы я почувствовал, как мои собственные нервы воспламеняются изнутри. Как будто тебя погрузили в кислоту, но при этом ты остаешься в сознании, чтобы прочувствовать каждый микрон растворяющейся плоти. Это была проверка на стойкость. На выносливость. Чтобы увидеть, сломлюсь ли я. Закричу ли. Умолю о пощаде. Мой наставник понимал, что делает и очень старался мне не навредить. Но важно другое: это так же добровольно было.

Я отвожу взгляд, глядя в темное окно, в свое собственное бледное отражение, искаженное страданием, которое я никогда не показывал миру и кому-либо.

— Я не сломался. Не закричал. Я... я принял это. Впитал боль, как губка, позволил ей заполнить меня до краев, пока она не стала единственной реальностью, что существовала для меня в тот момент. И в самый пик этой агонии, когда мое сознание готово было разлететься на осколки, когда граница между мной и болью стерлась... они наложили Метку. Через боль. Через вторжение в разум. Она вплелась в саму ткань моего существа, стала частью моего магического ядра. Она не просто на коже, Сириус. Она... во мне. Скрыть Метку - не выход, не решение. Я готов лишиться руки, если бы это помогло. Но не думаю...

Я наконец поворачиваю к нему лицо, и в моих глазах, я знаю, стоит тот самый ужас, который он видел в озере, смешанный с горечью и стыдом.

— И она живая. Она... чувствует. Когда он неспособен контролировать злость, она горит, как раскаленный уголь, тогда он сам теряет ментальные щиты. Когда он дает приказ... она отзывается, посылая по жилам ледяную волну покорности. Это не метафора. Это физическое ощущение. Как тянущаяся нить, привязанная к самому моему позвоночнику. И он на другом конце. Всегда. При чем, только Он.

Я делаю глубокий, дрожащий вдох, пытаясь загнать обратно ком отчаяния, подступивший к горлу.

— Вот какой был мой «выбор», Сириус. Не решение присоединиться к «благому делу». Не юношеский идеализм. Это была церемония посвящения, где мою волю сломали, мой разум осквернили, а мою душу пометили, как скот. И они... — я киваю в сторону, где-то далеко, в сторону особняка, — ...они знали. Отец... он не мог не знать, через что предстоит пройти его сыну, чтобы заслужить «честь» носить это клеймо. Мать... она бы гордилась, узнай она, что я выдержал, не опозорив имя Блэков. Вот что значит «позволить сделать выбор» в нашем мире.

Я умолкаю, опустошенный, выпотрошенный. Я вывалил перед ним самую грязную, самую больную часть себя, ту, что годами гноилась внутри, отравляя все, к чему я прикасался. И теперь боюсь встретить его взгляд. Боюсь увидеть там отвращение, ужас или, что еще хуже, ту самую жалость, которую я ненавижу больше всего на свете.

Но я должен был это сделать. Он должен понять, что его «не вини их» — это роскошь, которую я не могу себе позволить. Потому что их молчаливое одобрение, их гордость за меня в тот момент - это было соучастием. Это было предательством того самого ребенка, которым, как Сириус говорит, я был. Они продали мое детство, мою невинность, мою душу за призрачное величие нашего имени.

И теперь, когда он знает правду о цене моего «выбора», может быть, он поймет, почему я не могу просто написать им вежливую записку, что со мной «все в порядке». Потому что ничего не в порядке. И не будет в порядке, пока этот шрам, выжженный на моей душе, не перестанет пульсировать в такт зову того, кто его поставил. Пока я не найду способ вырвать эту ядовитую занозу из самого своего естества.

Мало кто из гражданского населения поверит, если на вопрос: «что самое важное в профессии аврора?» - бывалые служаки переглянутся, улыбнутся и ответят: «воображение». Скорее всего, услышав подобное, рядовой волшебник нахмурится, скривит губы в неприятной гримасе и с видом обиженной принцессы уйдет восвояси, приписав себе на душу неприятный осадок. Уйдет, и не узнает, что без богатого воображения и умения профессионально выпутаться из любой, даже самой патовой ситуации, в работе аврора действительно не обойтись. Ведь сотрудник Департамента охраны магического правопорядка – это, по сути своей, доверенное лицо главы магического государства. Именно это лицо в первую очередь взаимодействует с гражданским населением и доносит до него важную информацию. И это же лицо не просто должно, но обязано решить любую поставленную ему обывателем задачу. Авроры – первая линия обороны, и если эта линия даст слабину, покажется глупой или откровенно лживой – кто поверит ей после этого? Поэтому да, без воображения аврором быть туговато: во многих ситуациях физической мощи недостаточно, ум и смекалка куда важнее. Собственно, не все сотрудники аврората априори те еще фантазеры, ко многим подобный навык приходит с учебой и опытом, и в этом нет ничего предосудительного.

Между тем, первый отрезок дежурства тихонько подползал к обеденному времени, а разговор Фрэнка со школьниками далеко не продвинулся. Дети с опаской смотрели на прытко-пишущее перо и парящий выше их уровня глаз блокнот, на котором неспешно перелистывался лист за листом и витиеватым зачарованным почерком конспектировался ведь разговор аврора с нарушителями порядка. Фиксируемый протокол, признаться, блистал «взрослыми» красноречиями, ведь волшебное перо не упускало случая пустить между строчек ругательное словцо. Однако – ничего криминального в этом не было, любой протокол затем переписывался начисто на специальной бумаге, защищенной от копирования, и отдавался в архив – предыстория подобного документа, уже хранящегося в чертогах Министерства, значения не имело. Такой вот небольшой аврорский произвол, полностью легальный в рамках работы. Ведь если бы сотрудники департамента складировали в архив все что не попадя – у бедного хранилища документов давно бы уже лопнули стены, полно что под чарами незримого расширения. Да и откровенную нелепицу фиксировать официально – глупое дело. Припугнуть, отбивая желание и дальше подобным образом себя вести – да, хорошая идея, но терроризировать гражданских по пустякам – плохая практика. Тем более, когда война, и чувствовать себя в безопасности и так сложновато – незаивсимо от того ребенок ты или взрослый.

— Нет, придурок! – раздалось из-за спины, и Лонгботтом сделал вывод, что с пострадавшим мальчишкой диалог у Блэка совершенно не заладился. Дети в целом – сложная структура – и чем больше разница поколений, тем это заметнее. Казалось, что мозг несовершеннолетнего – лабиринт без входа и выхода, и подростков кидает из одного тупика к другому, заставляя раз за разом наступать на те же грабли и врезаться в те же стены. То, что сейчас, к двадцати семи годам, виделось шатену очевидным и логичном, в пятнадцать казалось ему самому – чувствующему себя невообразимо взрослым – чем-то космическим и чрезмерно-сложным. И все же, переступая в какой-то момент порог взросления, смотреть на вещи по-детски снова уже не получается. Лабиринта больше нет, на его месте – безграничное поле, полное окопов и препятствий, высотой по пояс. Во взрослом мире потеряться сложнее, потому как дальность обзора шире, но, чтобы добраться из точки в точку, необходимо приложить усилия, которые дети себе даже представить не могут. И отсюда конфликт: один видит замкнутые стены собственного безопасного мира, в котором он сам себе царь, а другой – открытые и опасные просторы, где на каждом шагу окоп или преграда, совершенно не благоволящие душевному покою.

Оглянуться к Сириусу и посмотреть, что там у него вообще произошло, Фрэнк не успел – ему с спину кто-то с лета впечатался, стремясь, видимо, то ли подвинуть, то ли сбить с ног. Попытка, к слову, успехом не увенчалась, что пухлого мужчину невысокого роста, выскочившего к месту происшествия у фонтана буквально из-за стола, – о чем говорили рыжеватый цвет соуса в уголках его губ – по всей видимости, слегка раздосадовало.

— Эти, — брезгливо скривившись, волшебник окинул патрульных высокомерным взглядом, обращаясь затем к одному из мальчишек, стоящих перед Фрэнком, - докучают тебе, Артур?

Ребенок предсказуемо потупил взгляд и кивнул. Лонгботтом же предпочел пару минут помолчать, ожидая дальнейшего развития ситуации и возможных претензий, которые будут выдвинуты. Каким бы шуточным не было его перо, оно все еще фиксировало разговор, а значит, в случае безосновательной агрессии и неуважения со стороны гражданского лица, патрульной может предпринять соответствующие действия. То, какими именно окажутся эти «действия», полностью зависело от человека, стоящего напротив Фрэнсиса.

— Эти – аврор Лонгботтом и Блэк – задержали вашего ребенка при причинении умышленного вреда несовершеннолетнему лицу. Хорошо, что вы подошли. Будем оформлять на вас правонарушение. Верно, Фрэнк?

Поравнявшись с Лонгботтом, к разговору подключился Блэк. Инициатива его была похвальна, пусть и поспешна, но осекать ученика прилюдно – паршивый жизненный урок, потому как стыд никогда не станет двигателем профессионального развития, он лишь камнем повиснет на шее, усложняя коммуникацию. И все же, над пониманием рабочей субординации, о которой наставник и его стажер ранее говорили, предстояла долгая и кропотливая работа. Тем не менее, слова Сириуса возымели свой эффект – чистокровный волшебник, едва дотягивающий Фрэнку до плеча, покраснел, глаза его округлились от испуга больше не за сына, а за свою репутацию, и забегали из стороны в сторону, стараясь в проходящих мимо него посетителях квартала поймать хоть крупицу поддержки.

- Что вы мелете? Какой пострадавший? Где?

Это был бич волшебного общества, толкающий его к разрушение: социальное неравенство. Уверенность тех, кто обладает некоторым положением, что они неотъемлемые властители этого мира и якобы доминирует над теми, кто подобной репутацией не обладают или вовсе – не имеет магических способностей. Однако, когда золотой галлеон взлетает в воздух, вертится, блестит, а затем со звонким хлопком ныряет в хрустальные воды фонтана желаний, драконом вниз опускаясь на мраморное дно, лишая воображаемого союзника своей финансовой поддержки; буквально выравнивая его под одну линейку с теми, кого он ранее принижал – бывший «король жизни» теряется, выбитый из колеи, и начинает истошно орать, позорясь и вопрошая помощи у тех, кого ранее смешал бы с навозом одним взмахом палочки. Лонгботтом не любил таких: они были жалки в своем авторитете и ни на кнат не дотягивали до той планки, которую себе выставляли. Их репутация стоило дешевле одного боба Берти Ботс, вытянутого из коробки и имеющего вкус протухших носков. И все же, даже с такими никчемными гражданскими лицами, пытающими задавить тебя грязью, а затем размазывающих сопли по лицу, потому что не получилось и ты оказался сильнее – приходилось работать, умело не падая до их высоты.

- Мальчик, ровесник вашего сына, - Фрэнк даже не стал оборачиваться, проверяя наличие ребенка за своей спиной, ведь судя по недавнему возгласу мальчишки и тому, что Блэк стоял теперь рядом с ним – школьник убежал как можно дальше от фонтана, испуганный помощью, которую ему хотели оказать. – Не беда, что пострадавший ушел с места происшествия – ребенку это простительно. В процессе судебного разбирательства о причинении умышленного вреда жизни несовершеннолетнему лицу другим несовершеннолетним лицом, мы воспользуемся Омутом памяти, для анализа произошедших событий, - толстяк покосился на прытко-пишущее перо, намереваясь что-то сказать, но вместо этого отошел от сына и, декламируя окружающим свое возмущение, попытался дотянуться ладонью до блокнота, словив его пальцами, слегка испачканными в чем-то рыжеватым – видимо так же самым, в чем были уголки его губ. – К вашему счастью, у меня превосходная память.

- Да какое вы имеет право безосновательно приписываться ребенку деяние, которого он не совершал? Те6м более, что мнимого «пострадавшего» и след простыл. Покажите ваш протокол, я хочу видеть, что там! – несколько зевак посчитали своим долгом остановиться у площади перед источником якобы волшебной воды и с любопытном послушать разговор аврора с невысоким магом.

В ответ на вопросы отца ребенка, шатен легко и невозмутимо взмахнул волшебной палочкой, деактивируя блокнот и прытко-пишущее перо, подтянул их к себе, забирая в руки, а затем, после нескольких секунд перелистывания и изучения, убрал в нагрудный карман мантии.

- К моего глубокому сожалению, я не имею право представлять вам конфиденциальные данные, напрямую относящимися к делу, так как вы являетесь заинтересованным лицом. Однако, я выпишу вам и вашему сыну письменное предупреждение, - Лонгботтом вытащил из другого кармана мантии небольшую книжку, похожую на связку талонов, отвел в сторону фиолетовую обложку с символикой Министерства магии, и коснулся волшебной палочкой первого пергаментного листа. Затем вырвал «талон» из книжки и вручил волшебнику, стоящему напротив. – Ожидаю вас завтра с сыном к 10 утра на втором уровне Министерства магии, в Департамент охраны магического правопорядка. Для получения пропуска, предъявите бумагу на посте охраны в Атриуме.

Едва узкий лист письменного предупреждения коснулась пальцев толстяка, края его загорелись фиолетовым и потухни, запечатлев на себе нестираемые магией отпечатки пальцев волшебника. Толстяк покраснел еще сильнее, став едва ли не бордовым, губы его надулись, а дыхание участилось:

- Может… уважаемый аврор, мистер Лонгботтом, нам удастся решить все это мирным путем? – чуть тише и вкрадчивей заговорил он, удивительным образом запомнив фамилии патрульных и сообразив, что их них кто. Прохожие, глазеющие на ситуацию, были мужчине теперь совершенно не на пользу, ведь он пытался выкрутиться единственным доступным ему способом – взяткой. – Я мог бы как-то… безвозмездно поспособствовать развитию Аврората, если позволите? Замолвить словечко в вашу пользу.

- Увы, не позволю, - холодно ответил Фрэнк. – Письменное предупреждение выписано и подтверждено вашими отпечатками. Пропустить вы его никак не сможете, иначе уровень отвесности возрастет, гранича с уголовной. Не вижу причин для какой-либо помощи с вашей стороны. Однако, настоятельно рекомендую тщательнее присматривать за Артуром, во избежание подобных прецедентов в будущем, - кивнул головой в знак прощания: - А теперь, прошу нас простить, у нас с мистером Блэком еще есть работы. С Рождеством и хорошего дня.

Взаимодействие с людьми – главная задача авроров, однако лишь малый процент этих людей настолько приятны, что хочется вести с ними диалог. В большинстве своем те, с кем приходится работать, даже если волшебники не обременены откровенно-преступной репутацией, маги пусть и аристократически-воспитанные, но излишне «зазвездившиеся». И эта «звездность» куда неприятнее той наглой дерзости и хамства, которые присущи настоящим правонарушителям и убийцам с высоким стажем рецидивов. Парадокс? Вероятно, но из большинства магов это, увы, не выедаемо.

- Обратил внимание на какие-то примечательные детали в мальчике, с которым разговаривал? И в какую сторону он побежал? По-хорошему, нам необходимо его найти и отправить в Мунго для осмотра, иначе от письменного предупреждения, которое было выписано, не так уж и много толку, - возвращаясь обратно на маршрут – выходя из Горизонтальной улицы к Косой аллее, произнес Фрэнк, обращаясь к Сириусу. Тон голоса его стал заметно мягче, по сравнении с тем, каким он вел диалог ранее, а плечи слегка расслабились, возвращая образу шатена знакомую обыденную стать.

Маркус чуть изогнул бровь наблюдая за представлением, что устроила новенькая.
- А что, пойдет вместо Паскаля вышибалой, - голосок Эмми рассмешил, он тихо рассмеялся, наблюдая за тем, как эта разъяренная коротышка метала гром, молнии и подпитых мужиков. Теперь они были еще и подбитыми. Генриетта была полна сюрпризов, уже дважды за день она смогла его удивить - справилась с нагрузкой, смогла за себя постоять, и в отличие от других не заискивала и не льстила перед ним. Это было интересно.
- Паскаль, заплати ей, - лениво бросает он, отворачиваясь к барной стойке и собирая в папку документы. Звон монет, тишина, Дора уже хотела открыть рот, чтобы заступиться, но предусмотрительно промолчала, зная как Скаррс не любит, когда с ним спорят.
- Ты принята. Завтра в два часа дня должна быть здесь, - не поворачивая головы обронил мужчина, поднимаясь со стула и скрываясь в лабиринтах Бальдра. Возможно, он тем самым поставил своеобразную точку в знакомстве с новенькой, но что-то подсказывало, что это первая из миллиона запятых.

- А что, это у нас новенькая? - Ольга обворожительно улыбнулась, стягивая с худых пальцев перчатки из черной замши. - Здравствуй дорогая, надеюсь, здесь тебе понравится, и тебя никто не обидит, - женщина кокетливо подмигнула, снимая с плеч кашемировое пальто цвета кофе с молоком. На ее ушах поблескивали аккуратные серьги с жемчугом, а волосы были высоко подобраны обнажая тонкую шею. Ольга всегда была красивой женщиной, а с возрастом стала как то самое вино - элегантнее, плавнее, грациозней. Каждое ее движение было наполнено достоинством аристократки, несмотря на то, где она родилась и что ей пришлось пережить.
На слова Ольги Скаррс Фаа улыбнулся во все свои белоснежные тридцать два, и громко хохотнул, - ее?! Обидеть?! Генри у нас отлично справится с должностью вышибалы. Коротышка, а дерется как настоящий боец. Да, крошка? - цыган весело подмигнул - он наконец-то вернул свое привычное расположение духа, вчера вечером надоевшая русалка отправилась к своему новому владельцу, и он смог наконец-то изгнать запах рыбы из подвалов Бальдра.
- Неужели? Мисс, да вы полны сюрпризов, - улыбнулась женщина, - Паскаль, милый, а где мой младший сын? Он обещал забежать утром, и так и не появился.
- В кабинете, вместе с Реймондом и Патриком. Вас проводить?
- Нет-нет, не отвлекайтесь, я знаю это место как собственный дом, а тебе нужно подготовить бар к вечеру покера. Мы сегодня ждем много важных гостей, все должно быть идеально, - миссис Скаррс подхватив в руки кожаный ридикюль бодро стуча каблучками налакированных полусапожек уверенно направилась в кабинет к сыновьям, где к текущему моменту разгорелись горячие споры.

- Вы ебанулись, согласившись притащить сюда дракона? - Маркус сидел в кресле, переводя полный возмущения взгляд с одного брата на другого. - Где, мне его спрятать? Еще и не просто дракона, а хвосторогу?! Реймонд, уверен, это была твоя ебанутая идея!
- Там не совсем дракон, - развел руками брат, сохраняя невозмутимый вид, - там чуть подращённый детеныш, только недавно летать научился.
- Он сожжет здесь все к дракклу, а сегодня вечер покера. Ты хочешь чтобы Бальдр сгорел вместе со всеми гостями?
- Маркус, не сгорит. Мы все продумали. Тем более за этого дракона платят столько, что хватит на еще один бар...
- Вся честная компания в сборе, - паузу в их споре поставила вошедшая Ольга, она строго посмотрела на своих сыновей, - я слышала, вы хотите привезти сюда дракона?

Когда вся четверка вышла в большой зал, бар уже постепенно наполнялся людьми. В субботу Бальдр открывался раньше положенного, впуская в свои стены уставших от работы торговцев, клерков и министерских сотрудников.
- Паскаль, через час нужна будет твоя помощь, - Маркус, остановился у барной стойки, вид у него был совершенно неважный - темные круги под глазами, отросшая щетина и бледность кожи выдавали бессонную ночь проведенную за работой. Он, кажется, и не ложился вовсе. - Генри, сделай, пожалуйста, кофе. Крепкий. И принеси в кабинет, - коротко попросил Скаррс, провожая взглядом братьев и мать. Первые отправились встречать поставку с драконом, а миссис Скаррс решила "не принимать участие в этой дурости. Если сгорите - больше домой не приходите". Ну что же, справедливо.
Вернувшись обратно к себе, мужчина, спрятав ладони в карманах брюк, остановился у окна. Ему нравилось наблюдать за снующими по улице людьми, в вечернем сумраке, когда еще не зажглись фонари, каждая фигура была нечеткой и размытой, словно призраки кружились вокруг, унося с собой свои секреты. Заморосил дождь, мелкая сыпь с неба оставляли миллиарды поблескивающих крупинок - на стекле, на брусчастке, подоконнике. Скаррс не был особо сентиментальным, чутким или способным испытывать какое-то умиление подобным моментам, но сейчас наблюдал, превратившись в каменное, застывшее изваяние.

Запах кофе почувствовался прежде, чем Генри поставила чашку на стол. Желудок сдавило, в напоминание о том, что можно и поесть хоть что-то кроме литров кофе, виски и сигарет. - Присядь, - его тихий голос нарушил тишину, а сам хозяин кабинета повернулся к вошедшей официантке, что сейчас с интересом осматривала его кабинет. Темно зеленые матовые стены, стойкий запах табака и мужского парфюма сейчас разбавлялся ароматом свежесваренного кофе. На полу - темно бордовый ковер, приглушающий стук обуви. Диван, пара кресел, картины на стенах и окно, увитое прошлогодним плющом с внешней стороны. - Расскажи о себе, - мужчина наконец-то поворачивается, встречаясь с взглядом синих глаз, в которых обязательно кто-то тонул без возможности выбраться, да в таких глазах и нельзя не утонуть. Сделав пару шагов, он опустился в кресло, придвигая к себе чашку с кофе, с наслаждением втягивая носом кофейный аромат. Любопытство персоной Генриетты было вызвано лишь тем, что девушка волей случая точно станет посвященной в какие-то события и дела семьи Скаррс, а значит... он должен найти повод ей начать доверять. Хотя бы самую малость, но доверять.

**** и небольшой фрагмент уже из другого поста для понимания взаимодействия с братьями.

Маркус никогда раньше не видел драконов, зрелище ужасающее и прекрасное одновременно, у него в принципе был странный вкус на животных — кто в здравом уме заведет английского бульдога, это вечно сопящее, хрюкающее, пукающее и пускающее слюни существо? Правильно, Маркус Скаррс.
— Куда его? — Паскаль, с уже окровавленным плечом, натягивает побелевшими от прикладываемой силы руками металлические цепи, тем самым прижимая дракона к полу.
— Давайте туда, где русалка была? — Патрик палочкой расширяет коридор, позволяя большой клетке протиснуться еще на пару сантиметров. — Генри, открой дверь, — попросил он, и когда девушка распахнула дубовую дверь, клетка затрещала, не выдерживая нагрузки. Сначала отлетел один прут, — ебаный насрал, — выругался Паскаль, — Годбрик заверил что это гоблинский металл!
— Хуеблинский! — выругался Реймонд, уворачиваясь от второго прута, летящего прямиком в голову. Маркус же дернул Генри в сторону, спасая от пущенной драконом струи пламени. Росчерк волшебной палочки, короткое усыпляющее заклинание, и кроме запаха гари и мирного сопения дракона в коридоре ничего не напоминало о случившемся. — А сразу так сделать нельзя было? — проворчал Паскаль. Пока Патрик расширял дверной проем и комнату, Реймонд с Маркусом заталкивали клетку в комнату.
— Когда придет покупатель?
— Фаулз-то? Обещал сегодня в полночь забрать его. До полуночи дотерпит под усыпляющими чарами? — Маркус на это только пожал плечами, бросая быстрый взгляд на Генри, что стала невольной свидетельницей случившегося. Что ж, возможно это и к лучшему, пусть в голове у девочки сложится полноценная картина — что такое Бальдр, и кто такие Скаррсы.

Свет ночника отбрасывал мягкие тени на стену, рисуя причудливые узоры. Мейси заснула почти мгновенно, ее дыхание выровнялось, став глубоким и ровным. Я не спешила уходить, сидя на краю кровати и наблюдая, как ее грудная клетка плавно поднимается и опускается. На ее лице застыло выражение абсолютного покоя — губы чуть приоткрыты, ресницы трепетали в такт снам. Я провела рукой по ее рыжим волосам, таким же, как у меня, но более мягким, детским. Они пахли шампунем с запахом клубники и тем особенным ароматом, что бывает только у спящих детей — теплым, молочным.

Она так беззащитна, — пронеслось у меня в голове. Этот комок беспокойства и нежности, что всегда сжимал мне грудь, когда я смотрела на нее, теперь разливался теплом по всему телу. Вся эта война, вся эта боль и неразбериха — все это было где-то там, за стенами нашего дома. А здесь, в этой комнате, под моей защитой, спала моя сестра. И я поклялась себе, что сделаю все, чтобы этот покой никто и никогда не нарушил.

Мое внимание привлекло крошечное золотое мерцание на ее прикроватном столике. Среди разбросанных цветных карандашей и куклы-феи лежала моя заколка-зажим в виде крыла феникса. Та самая, которую я подарила ей на прошлое Рождество, сказав, что она будет охранять ее сны. Увидев ее здесь, я почувствовала, как в горле снова встает ком. Не от грусти, а от чего-то большего — от чувства ответственности, от этой бесконечной, пронзительной любви.

Я осторожно взяла заколку. Металл был прохладным на ощупь. Медленно, почти ритуально, я собрала свои длинные рыжие волосы, чувствуя, как они скользят между пальцев. Каждое движение было осознанным, будто я не просто собирала волосы в высокий пучок, а облачалась в доспехи. Вот так, — подумала я, закрепляя зажим. Теперь я готова. Этот маленький золотой феникс был не просто украшением. Это был символ. Напоминание о том, ради чего я сражаюсь. Ради кого я должна быть сильной.

Я наклонилась и поцеловала Мейси в лоб, чуть дольше, чем обычно.
— Спи, букашка, — прошептала я. — Я всегда рядом.

Пальцы сами потянулись к волшебной палочке на комоде. Легкое движение — и свет ночника погас, окутав комнату в уютную, безопасную темноту. Я еще секунду постояла в дверях, вслушиваясь в ее ровное дыхание, а затем тихо закрыла дверь.

Спускаясь по лестнице, я чувствовала, как пучок на голове оттягивает кожу, заставляя держать осанку. Из гостиной доносились смех и музыка — Кассиопея играла на рояле, а Доркас создала в воздухе кружащийся снег. Но теперь этот шум не раздражал меня. Теперь он был фоном, звуком жизни, которую я поклялась защищать. Я не просто шла вниз, к гостям. Я возвращалась на свой пост. С высоко поднятой головой и золотым фениксом в волосах — знаком моей клятвы.

***

Я еще стояла на последней ступеньке лестницы, до сих пор ощущая на губах призрачное прикосновение к волосам Мейси, когда ко мне подошла мама. Ее лицо было озарено той особой улыбкой, которая появлялась только в Рождество — теплой, чуть уставшей и безмерно счастливой.

— Марли, родная, — она мягко коснулась моего плеча, отвлекая от мыслей. — Будь добра, принеси еще один свитер из гардеробной. Для Фрэнка. Не могу же я позволить ему просидеть весь вечер в этой мрачной мантии, правда?

Я понимающе кивнула и уже хотела было развернуться, как мой взгляд упал на Сириуса. Он сидел, развалившись на стуле рядом с Джеймсом, и... на нем был надет один из наших ужасных красных свитеров. Тот самый, с вышитой метлой, которая при малейшем движении словно бы взмывала вверх. Сириус Блэк, завзятый бунтарь и икона стиля, облаченный в пушистый, немного колющийся домашний ужас ручной работы. Уголки моих губ непроизвольно поползли вверх, и на мгновение я забыла о своей собственной грусти. Эта картина была настолько нелепой и в то же время трогательной, что внутри что-то дрогнуло.

Я быстро поднялась наверх, в гардеробную, где на полке аккуратными стопками лежали запасные свитера — все те же огненно-красные, все с теми же дурацкими метлами. Взяв один, я прижала его к лицу. Пахло овечьей шерстью, корицей и домом. Таким знакомым, таким прочным, таким нерушимым, несмотря ни на что.

Спускаясь обратно, я поймала себя на том, что все еще улыбаюсь этой маленькой, известной только мне шутке. Я подошла к Фрэнку, который о чем-то тихо беседовал с моим отцом.

— Держи, капитан, — протянула я ему свитер. — Мамина воля — закон, особенно в Рождество. — Мой голос прозвучал легче, чем я ожидала. Я кивнула в сторону Сириуса, который как раз заливисто смеялся над шуткой Джеймса, его свитер беззастенчиво «полосатился» в свете гирлянд. — Кажется, вы с Сириусом теперь в одном клубе. Как вам не удалось этому противостоять? Взрослые мужчины, авроры... а не смогли отказать одной настойчивой женщине в ее странной рождественской прихоти. Ох, этому в аврорате не обучают, да?

Я сказала это с легкой, почти проказливой улыбкой, впервые за этот вечер чувствуя не тягостную обязанность, а причастность к чему-то большему — к этой странной, теплой, безумной семье, которая по воле моей матери разрослась далеко за пределы кровных уз. И в этом не было ничего плохого. Наоборот. Голос Кассиопеи плыл над гостиной, завораживающий и глубокий, а волшебные снежинки Доркас продолжали свой тихий танец. Одна из них опустилась мне на ресницы, заставив моргнуть. Я беззаботно тряхнула головой, сбрасывая с рыжих чуть выбившихся из пучка прядей крошечные кристаллики, и в этот момент увидела Лили.

Она стояла у камина, наблюдая за тем, как Джеймс что-то оживленно объясняет Сириусу, и улыбалась их возне той спокойной, теплой улыбкой, которая появлялась у нее все чаще после рождения Гарри. В ее рыжих волосах, не таких же, как у меня и Мейси, а более насыщенных и ярких, тоже сверкали снежинки, словно диадема.

Я подкралась к ней сзади на цыпочках и крепко обняла за плечи, прижавшись щекой к ее родной и теплой спине.
— С Рождеством, Лил, — прошептала я, чувствуя, как она вздрагивает от неожиданности, а затем расслабляется в моих объятиях.

Она повернула голову, и её изумрудные глаза встретились с моими карими, оттенка молочного шоколада.

— И тебя тоже, Марли, — она улыбнулась, положив свою руку на мою. — Я так рада, что ты здесь.

— Я всегда здесь, — я отпустила ее, чтобы встать рядом, и понизила голос, делая вид, что сообщаю государственную тайну. — И, кстати, приготовила кое-что. Для тебя и для одного маленького монстра, который, надеюсь, уже спит и не строит козни домовым.

Лили рассмеялась, и ее смех прозвучал как самый радостный колокольчик в этой рождественской симфонии.

— Он спит, на удивление. Съел полпорции сладкого картофельного пюре и тут же отключился. А что за подарки? — она притворно-строго сузила глаза. — Ты же обещала не ничего экстравагантного.

— Это не экстравагантно! Честно! Никаких кожаных брюк с цепями тебе и мелкому! — возмутилась я, хотя мы обе знали, что это почти неправда. Я действительно сначала раздобыла именно это. — Просто... кое-что тёплое и уютное. И кое-что, что будет греметь и светиться для Гарри. Ничего особенного. И, кстати, я успела забрать зеркала. Нужно передать тебе одно сегодня, мне тебя очень не хватает.

Я посмотрела на нее, на сияющее лицо, и на мгновение моя собственная грусть отступила далеко на задворки разума, уступив место теплому, безоговорочному чувству к моей лучшей подруге. В ее присутствии мир снова обретал краски, а дурацкий красный свитер переставал казаться таким уж уродливым. И таким нелепым на Сириусе. В конце концов, эта традиция была частью этого дома, этого вечера, этой странной и прекрасной семьи, которую мы все собрали здесь, под одной крышей.

— Сириус, вы с Джеймсом и так видитесь регулярно, неужели даже в праздник будете обсуждать рабочие вопросы? Лучше пригласи на танец Доркас, пока Касси так красиво поет. К тому же, этот свитер нужно показать ВСЕМ гостям. — Я тихо, но довольно злорадно захихикала, не удержавшись от шутки над другом.